Чудо как предчувствие. Современные писатели о невероятном, простом, удивительном (сборник)

Степнова Марина Львовна

Белое лицо в зеркале шевельнулось, и женщина справа задышала чуть чаще и надрывней.

То есть они обе тут сидели, пока Насыр нарезал вокруг спорткара, одна чуть живая, другая как неживая — и… что? Просто сидели, и всё? Жуть.

— Постараюсь успеть, скажи, чтобы тоже успели, — завершил разговор Насыр, не отвлекаясь на отбой. Камола сама сбросит, не первый год за таксистом замужем.

Он повел плечами, чтобы снять напряжение, сцепившее его с рулем слишком жесткой рамкой, притопил до предельно возможных ста десяти и неторопливо заговорил, сам не совсем понимая, по-русски или по-узбекски — и с кем именно:

— Вы уж простите, что из-за меня в такое вляпались. Я и сам не рад, планы

совсем другие были — тем более перед праздниками, столько всего успеть надо. Но вы не волнуйтесь, мы успеем, все будет нормально. Ну как нормально: все уже ненормально, но это надо пережить. И жить дальше. Чем дальше от плохого, тем больше мы сможем исправить и сделать из плохого хорошее. От совсем плохого мы уже отъехали, а к тем, кто исправит, всё ближе, вы дышите только, ладно? А, забыл.

Насыр вызвал диспетчера — по телефону, связь через приложение так и не наладилась, — объяснил ситуацию, только тут убедившись, что до этого правда выступал на узбекском, потому что Людмила Сергеевна строго велела говорить по-человечески. Насыр не обиделся, он помнил, что она не со зла, и все они не со зла, он давно привык не обижаться, а теперь и времени на это нет. Насыр попросил вызвать к месту аварии полицию — ну и скорую.

— Учи ученую, — проворчала Людмила Сергеевна. — Вызову, всех вызову. Хотя скорая там не пришей рукав, ты же сам сказал.

— А вдруг, — ответил Насыр и сам удивился.

Видел же, насколько холодный уже водитель, а все еще думает, что может быть какое-то вдруг.

— «Говорят, под Новый год что ни пожелается», — продекламировала Людмила Сергеевна. — Такой большой, а в сказки веришь. Знаешь такой анекдот, Ходжаев? Ничего ты не знаешь. Заказы-то еще принимаешь сегодня, звонить тебе, если что?

— Позвоню, как понятно будет, — сказал Насыр. — На всякий случай с наступающим, Людмила Сергеевна.

Она уже отключилась.

Насыр объяснил извиняющимся тоном:

— Она тетка хорошая, добрая, но стесняется этого, что ли. Многие стесняются. Странно: по идее, наоборот, следует грубости своей стесняться, злости или глупости. Всё у нас наоборот. Помрет человек — сразу все вспоминают его и жалеют, что помер, знали бы, ух как помогли. А не помер — не вспоминают, не жалеют и не помогают, сколько бы он ни прожил. Ну, так принято. Живые, считается, неприятные какие-то, напрягают вечно, подводят, ерунду болтают и делают. Еще и непредсказуемые: никогда не знаешь, что любой человек в следующий миг натворит. А покойник не подведет.

Судя по ловкости речи, Насыр снова незаметно для себя перешел на узбекский. Он и по-русски говорил чисто и без акцента, но за сочинения его особенно хвалила именно учительница узбекского.

— Иногда прямо видно, как заслуженного какого-нибудь дядьку или тетку терпят из последних сил, не замечают, по башке тюкают и — как это в стишке было, у Пушкина, да? — глядеть и думать про себя, когда же черт возьмет тебя. Правильно я запомнил? Сто лет не вспоминал, надо же, в школе учили. Вот когда черт возьмет, а лучше не черт, вот тогда уже мы будем рыдать и рассказывать, какой это был молодец, прекрасный работник, отличный семьянин и святой человек. А до того не получается.

Насыр вздохнул и с досадой добавил:

— А надо. Мы же живые люди, нам положено о живых заботиться, иначе все неправильно. Это как во дворе когда играешь: пока команду себе не сколотил, а лучше две, чтобы интереснее, чтобы было с кем играть, пока на «матки-матки, чей допрос?» не разделился — у вас ведь так говорили? — пока

не договорился по правилам играть, и чтобы никому по ноге не попали и нос не разбили, и чтобы без драк, и чтобы все были здоровыми и домой пришли такими, чтоб мамка завтра тоже отпустила, а не заперла на два дня, а тогда команда будет неполной — вот пока это все не сочинишь и не начнешь вместе со всеми соблюдать и обеспечивать, будешь, как дурак, ходить один, тосковать и репей пинать. Мы еще учили «Горе одному, один не воин», но «не воин» это фигня. Одному просто неинтересно. А жизнь — она ведь для того, чтобы интересно было.

Рядом екнуло, как будто одна из пассажирок чем-то подавилась. Насыр бросил тревожный взгляд на раненую и в зеркальце, но ничего пугающего не увидел. Девушка сзади смотрела перед собой, будто пыталась прожечь макушку откинувшейся на подголовник женщины, а та все так же мелко вдыхала и выдыхала приоткрытым ртом.

— Потерпите, немного уже осталось, — попросил Насыр. — Там уже все готово, там как раз все работают только для того, чтобы люди живыми оставались. И даже деньги только за это и получают. Забавно, да? Святое дело делаешь, а тебе еще и платят за это. Везде бы так. Чтобы за жизни платили, а не за убийства, вредности всякие и отнимание времени, которое можно потратить на хорошие дела.

Насыр сбросил скорость перед знаком въезда в город: всё, почти доехали. Женщина рядом задышала глубже и ровнее, а девушка сзади, кажется, раздраженно вздохнула. Насыр покосился в зеркало — нет, вроде так и пялится в подголовник перед собой.

Что поделаешь, девочка. Это такое обременение. Пока беспилотники используются для вреда, а не для пользы, такси обременено таксистами. А таксисты часто болтливы. Не только от скуки и в силу особого психотипа, но и потому, что это часть работы. Пассажир уверен, что предпочитает любому разговору или звуковому фону тишину, но это неправда. На самом деле человеку не очень комфортно садиться в машину к незнакомцу — такова человеческая природа, историческая истина и социальная выучка. А вот если незнакомец комфортно журчит на неопасные темы, чужое замкнутое пространство кажется безопасным.

Опытный таксист знает простые правила. Нельзя говорить про себя, это утомляет. Нельзя говорить про пассажира, это возмущает. Надо говорить на знакомые отвлеченные темы.

Даже раздраженный пассажир готов терпеть рассуждения о погоде, консультации по поводу машин, маршрутов и дорог, а особенно байки про знаменитостей, которых подвозил таксист. А вот личные темы к дозволенным не относятся. Вечный запев «вообще-то я таксую только в свободное время, а так я инвестиционный банкир, кинорежиссер и немножко эндокринолог» — последняя граница, пересекать которую не следует. Лучше к ней и не подходить. Какое дело пассажиру до того, что Насыр вообще-то авиационный инженер, дочь делает крафтовое мыло, а сын вчера получил второй юношеский?

Личное, а тем более семейное нельзя выносить из семьи. Это стыдно и даже вредно: пассажиры такие разговоры не любят и могут занизить оценку поездки. То есть сейчас не могут, конечно, потому что это неофициальная поездка, к тому же на халяву, да и приложение не работает. Но внутри себя, в голове, они все равно будут недовольны. Не стоит плодить неудовольствие, тем более в чужой голове.

Чужим головам было не до того: задняя, мутным светлым пятном маячившая в зеркале, медленно поплыла к передней, но вдруг застыла, глядя вроде как не на нее уже, а то на Насыра, то в окошко, пока черный палец помечал что-то на черном экранчике. Возможно, это Насыру только казалось, потому что он не мог отвлечься ни от завешенной снежной кисеей дороги, ни от того, о чем не говорил никогда и сейчас тоже категорически не собирался — но почему-то говорил: