Чудо как предчувствие. Современные писатели о невероятном, простом, удивительном (сборник)
Шрифт:
Тут час, на который Насыр забыл странную девушку, и истек.
Уже направляясь в сторону дома, Насыр вспомнил — не про девушку, конечно, а про раненую женщину. Дома Камола, конечно, и так все расскажет, но пока еще они с Насыром встретятся, а позвонить можно прямо сейчас.
Оказалось, что нельзя.
Экран отказывался разблокироваться пальцем, который Насыр несколько раз обтер о штаны, пароль сработал лишь со второй попытки, а в итоге телефон торжествующе продемонстрировал отсутствие сигнала.
«Ты еще будешь мне тут», — пробормотал Насыр,
— Позвонить хотел, — сказала девушка. — Жива она, выкарабкалась. Успокойся. Ты правда молодец, зараза такая.
Насыр повернул голову. Это оказалось непросто: шея не то чтобы не слушалась, но как будто не понимала, какую мелкую мышцу когда сокращать для простейшего движения.
Девушка говорила с пассажирского сиденья, спинка которого еще была откинута так, как, по мнению Насыра, удобнее раненой женщине. Девушке, сидевшей с прямой спиной и лицом к Насыру, удобно быть не должно было — но явно было. Даже ноги, длиннющие, вспомнил вдруг Насыр, не упирались в центральную консоль или рычаг переключения скоростей.
Я обещал довезти до места, где ей удобно, подумал Насыр вяло, но не довез. А она говорила: еще рано. Или мне только казалось?
— Не казалось, — подтвердила девушка. — Тогда рано было, сейчас время пришло. А ты, паразит, ушел. Колобок. Вечно с вами так, добрячками веселыми.
Никуда я не ушел, тут сижу, устал только, подумал Насыр. Передохну — и поедем. Отвезу куда хочешь, раз обещал. Заказов сегодня все равно больше не будет, а от тебя хоть толку и нет, убытков тоже чуть — весу в тебе шиш да маленько.
— Так меня давно не оскорбляли, — сказала девушка, улыбаясь, и от этой улыбки у Насыра заледенело сердце, месторасположение которого он теперь знал твердо и до боли — вот тут оно висит и не бьется. — Куда я хочу… Там тебе не понравится. А сам-то ты, обещалкин, куда хочешь?
Домой, подумал Насыр, недоумевая, куда еще-то. Только там радость.
— Странные у тебя представления о радости, домовенок. От красоты отворачиваешься, неожиданных удовольствий пугаешься, поесть-попить-повеселиться не рвешься. Весь день в тесном салоне, ночью в тесной квартирке. Об этом ли ты мечтал?
Я много о чем мечтал, подумал Насыр. Быть красивым и сильным мечтал. Денег до фига заработать. Путешествовать. В космос слетать, за «Пахтакор» сыграть, начальником стать, в кино сняться, еду из кино попробовать, со спорткарами наперегонки погонять, красавиц на руках носить. Кое-что сбылось, даже сегодня вот. Кое-что не сбудется никогда. Думаешь, мне жалко? Нет. Потому что это чужая жизнь. Красивая, приятная, но не моя. Как чужие башмаки, самые красивые и дорогие: в лучшем случае неудобно будет, а то и сотру всё нафиг. С чужими удовольствиями так же.
— Невесело это как-то, башмачник.
Я раньше тоже думал,
— Ты не знаешь даже, для чего сам живешь, весельчак. Откуда тебе про каждого человека знать?
Для счастья, упрямо подумал Насыр. У нас это лучше всего получается. И разнообразней всего. Значит, для этого мы и созданы. Так и сказано, между прочим.
— И в чем твое счастье, забавное созданье?
В том, чтобы жить, подумал Насыр. Мирно, спокойно и радостно.
— А для этого, жилец, надо обеспечивать мир, хранить покой и дарить радость. Ты это умеешь?
Я делаю все, что могу, подумал Насыр. Большего не могу. Но все, что смогу, буду делать всегда.
— Если жив будешь. «В том, чтобы жить» — ты с этого очень верно начал, умник. А жизни тебе было отпущено до сегодняшнего дня.
Да я уже понял, подумал Насыр.
— Что ты понял, мудрила? — воскликнула девушка гневно. — Что я зря час на все вот это потратила, проиграла два к одному, еще и истосковалась вся? Так все просто и спокойно предопределено было: одна авария, три трупа, все быстро и удобно, вам безболезненная смерть, мне удовольствие и сытость. Нет, надо было устроить эти качели с аккуратным вождением, гражданским самосознанием и гуманистическим поведением!
Надо было, значит, подумал Насыр.
— Поостри мне, — буркнула девушка. — Скажи спасибо, что в ближайший час мне полный стол насыплется, а то я бы тебе, фокуснику, так просто эти трюки не спустила бы.
Не скажу, подумал Насыр. Мне жаль. Не надо полный стол.
— Это уж не тебе решать, жалейка, — отрезала девушка. — Нам всем на радость.
Я устал, подумал Насыр. Сколько можно уже. Делай, что должна, или отпусти уже. Меня семья ждет.
— Ты умрешь, — сказала девушка.
Плохо, подумал Насыр.
— Вот эта штука, вы ее называете аневризмой, — сказала девушка, коснувшись раскаленным пальцем ледяного затылка Насыра, а затылок, вопреки ожиданию, не зашипел. — Она сегодня должна была лопнуть. Перед аварией, при аварии, при попытке вытащить Мокеева из машины, на въезде в больничный двор — она должна была лопнуть, без вариантов.
Девушка сунула к носу Насыра экран своего телефона — вернее, угольно-черную прямоугольную дыру без дна, в которой что-то двигалось бешено, непонятно и жутко.
Убери, подумал Насыр. Не для моих глаз это.
— Ну да, — согласилась девушка, так же непонятно и жутко шевеля возникшими на месте дыры пальцами. — Я тебя вот так брала, тюльпанчик, рукой, вот этой. И отпускала, потому что ты со своим долбаным долгом как-то из руки выскальзывал — этой вот, моей! — и жил дальше. Как — не знаю. Но теперь у тебя вместо аневризмы рубец.
От такой рубец, подумал Насыр.
— Окей, бумер, — согласилась девушка. — От него ты и умрешь. Но не сегодня. И не завтра. И даже… Сказать, когда?