Чудо пылающего креста
Шрифт:
Но все же ряд обстоятельств был в пользу Константина. Одно из них заключалось в том, что его армия являлась прекрасно обученной военной машиной, побывавшей во многих пограничных столкновениях и руководимой опытными военачальниками, тогда как солдаты Максенция ослабли от безделья и пьянства, а новобранцы еще не побывали ни в одном сражении. В сфере политики Константин предпринял шаг, чтобы крепче привязать к себе Лициния, официально объявив о помолвке Констанции со своим соправителем. Еще один шаг был сделан в его пользу, когда неожиданно в Треверы прибыла делегация сенаторов и знати из Рима с просьбой об аудиенции.
— Мы
— Не далее как несколько месяцев назад богатая матрона по имени Софрония вонзила себе в сердце кинжал, не желая уступать похотливым объятиям развратников, которым она была отдана по приказу августа Рима, — добавил еще один из посетителей. Это был полный человек с проницательными серыми глазами, назвавшийся Адрианом, в котором, как показалось Константину, сильно давала себя знать греческая кровь.
Константин не сомневался в истинности того, что ему рассказывали, ибо и его собственные шпионы в Риме доносили о подобных же вещах. Но он не мог рисковать своей намного меньшей армией всего лишь во имя спасения сената, который не так давно призвал Максенция к захвату власти в надежде вновь вернуть Риму его прежнюю славу, а себе — утраченные привилегии. И все же он не стал напоминать представшим перед ним людям об их фатальной ошибке, ибо видел уже, как воспользоваться присутствием сенаторов в Треверах для легализации его собственного похода на Рим, когда придет подходящее время.
— Сколько членов сената проголосовали бы за смещение императора Максенция, благородный Марцеллин? — спросил он.
— Все мы, ибо нет ни одного, кто бы не пострадал от его руки, — тут же отвечал Марцеллин, — Я сам часто слышал, как он отдавал своим солдатам приказы: «Fruimini! Dissipate! Prodiget!»
— Пейте, напивайтесь и распутничайте, — проговорил Даций, стоя рядом с Константином. — Трудно тебе будет увести у него легионы, если он дает им столько воли.
Константин думал о том же, и эта мысль вовсе не приносила ему утешения. Он обеспечил себе нейтралитет Лициния в предстоящей борьбе посредством запланированного брака с Констанцией, который он намеревался отложить до тех пор, пока Рим не будет у него в руках. Но при этом он все еще оставался в численном меньшинстве — по крайней мере в два раза.
— Я могу понять твое возмущение, благородный Марцеллин, — сказал он утешающим тоном. — Славное имя Рима действительно опорочено его правителем. Но голосовал ли когда-нибудь сенат за отстранение его от должности?
— Как же мы могли это сделать, когда это означало бы подписать себе смертный приговор? — воскликнул старый аристократ. — Нам удалось только бежать тайком на галере, хозяин которой вот он, Адриан.
— Я купец, торгующий с Востоком, поэтому за мной не было такого пристального наблюдения, как за другими, — объяснил Адриан. — Август Максенций поддерживает связь с августом Максимином Дайей, у которого имеются свои склады в Антиохии и Кесарии, и корабли моего флота иногда принимали участие в этой торговле. Мы ускользнули, притворившись, что держим путь в Сирию.
— Насколько крепок политический союз между Максенцием и Максимином
— По моему мнению, это лишь’ взаимовыгодный брак для того, чтобы оказать давление на августа Лициния, заставить его остаться нейтральным, — сказал Адриан. — По своим торговым делам мне приходилось разговаривать со многими сенаторами, и могу сказать, что с глазу на глаз большинство из них выразило намерение приветствовать тебя, август, когда ты освободишь Рим от тирана.
Это-то как раз и нужно было Константину — чтобы сенат проголосовал за смещение Максенция и призвал бы его в Рим для выполнения этого решения.
— Ты поклянешься, что такое голосование будет проведено? — задал он вопрос Адриану. — И что результат будет таким, как ты сказал?
Они посмотрели друг на друга оценивающим взглядом. Константин прекрасно знал, что ему нужно от сенатора-купца, и был уверен, что и тот это понимает. Если бы он стал императором Рима, купец мог бы выиграть во многих отношениях — и в не меньшей степени действуя в качестве агента в личных торговых сделках Константина с остальной империей. Но если бы его затея не удалась, Адриану пришлось бы разделить с ним горечь поражения и не надеяться на милость Максенция.
Когда Адриан улыбнулся, Константин понял, что правильно оценил этого человека: подобно игроку, оценивающему шансы колесницы на победу в забеге, тот принял окончательное решение, приглядевшись к единственному важнейшему фактору — колесничему.
— Клянусь, август. И я подпишусь на свитке, где будет записан результат этого голосования.
Константин услышал за своей спиной, как Даций присвистнул, что обычно являлось у него одобрением особо ловкого шага.
— Я сделаю все, что могу, чтобы освободить Рим, — пообещал он сенаторам. — Но вы последуете за моими войсками и заверите других сенаторов, когда мы дойдем до столицы, в том, что я уважаю их благородное совещание.
— Еще один вопрос, август, — Это заговорил Марцеллин, — Верно ли, что ты стал христианином?
Хосий из Кордовы, сидящий в переднем ряду кресел зала для аудиенций, поднял лицо, и Константин заметил его пристальный взгляд.
— Нет, не стал, — ответил он без заминки. — А почему ты интересуешься?
— В Риме ходят слухи, что ты покровительствуешь им, как это делал и твой отец.
— Все августы подписались под эдиктом о веротерпимости, опубликованным императором Галерием. — Ледяная нотка в голосе Константина могла бы испугать более молодого человека, но не Марцеллина — ветерана многих лет сенатских баталий. Он уже видел перед собой не одного императора или претендента на этот пост и, подобно большинству сенаторов, держался старых привилегий и обычаев, хотя они и были в основном уничтожены такими, как Максенций и Максимиан.
— Империя была построена на покровительстве ее богов, и, если мы хотим, чтобы она снова процветала, мы должны к ним вернуться, — говорил старый сенатор. — Принесешь ли ты жертву Аполлону и попросишь ли покровительства римских богов, когда вступишь в Италию?
— Перед тем как приступить к освобождению Рима, благородный Марцеллин, я принесу жертвы и Аполлону, и Юпитеру, — пообещал Константин. — И, прошу вас, молитесь за мой успех.
После этого публичная аудиенция закончилась, но Константин попросил Дация привести к нему в его частные покои Адриана для продолжения разговора.