Чудо в аббатстве
Шрифт:
Бруно казался мне подобным Богу. Эта всегда исходившая от него, подчиняющая себе сила была великолепной.
"Во всем свете нет никого, похожего на него, - думала я.
– И он любит меня. Я принадлежу ему, а он мне, навсегда".
Я прошла через холл и, когда уже собралась подняться по лестнице, вдруг ощутила какое-то движение и увидела фигуру человека. Это оказался Саймон Кейсман. В сумрачном свете его лицо было белым как мел и похожим на лисью морду. Глаза его сузились.
– Итак, - сказал он тихо, но ядовито, - ты пробираешься домой ночью, как потаскушка.
–
– Ты могла выбрать и более удобную постель, - добавил он.
Я попыталась пройти мимо него, но он загородил дорогу.
– Я твой опекун, твой отчим. Я жду объяснений твоего беспутного поведения.
– Что, если я не намерена их давать?
– Думаешь, я это позволю? Думаешь, что можешь меня обмануть? Я знаю, что случилось. Ничто не может быть для меня более очевидным.
– Это мое личное дело.
– И ты думаешь, что я буду кормить и одевать твоих ублюдков, если они появятся?
Неожиданно я так разозлилась, что подняла руку, чтобы ударить его. Он перехватил ее прежде, чем я успела это сделать, и придвинул свое лицо к моему.
– Ты потаскуха!
– воскликнул он.
– Ты...
– Хочешь разбудить весь дом?
– Было бы неплохо, чтобы и они узнали, какая ты. Шлюха! Девка, готовая отдаться любому!
– Я доказала тебе, что это не так.
– Клянусь Богом, - сказал он, - я тебя проучу. Я увидела в его глазах похоть, и это испугало меня.
– Если ты меня не отпустишь, я разбужу весь дом, - сказала я.
– Моей матери будет полезно узнать, что за человек стал ее мужем.
– Человек, который лишь выполняет свой долг опекуна?
– спросил он, но я видела, что он заволновался. Он знал мой острый язык и боялся его.
Он отступил на несколько шагов назад.
– Я твой отчим, - произнес он.
– Я отвечаю за тебя. Мой долг - заботиться о тебе.
– И заботиться об имуществе моего отца?
– Ты неблагодарная потаскушка! Где бы ты была, если бы я не позволил тебе остаться здесь? У меня вырвалось:
– Возможно, сейчас мой отец был бы свободен.
Он был потрясен, и я подумала: "Это правда. Я уверена, что он предал моего отца".
Меня охватила ненависть. Он собирался заговорить, но передумал. Казалось, он пытается сделать вид, что не понял значения моих слов.
Мы молча смотрели друг на друга. Я знала, что мои подозрения написаны у меня на лице. На его лице ненависть смешивалась с похотью.
Он сказал:
– Я старался быть тебе отцом.
– Когда тебя отвергли в качестве мужа!
– Я любил тебя, Дамаск!
– Ты любил мое наследство, которое теперь принадлежит тебе, а должно было быть моим.
– Оно перешло ко мне, когда твой отец.., потерял его. К счастью для тебя, оно перешло ко мне, а не к кому-нибудь чужому. Подумай о том, что случилось бы с тобой и твоей матерью, если бы меня здесь не было, - кто бы о вас позаботился?
– Я думаю о том, что бы случилось, если бы мой отец не взял тебя в свою контору, если бы он не позволил
– Ты бы потеряла дорогого друга.
– Только сам человек может определять ценность своих друзей.
– Ты злая, неблагодарная девчонка.
– Он пришел в себя после потрясения, вызванного моим неявным обвинением.
– Всемилостивый Боже!
– воскликнул он.
– У меня к тебе отцовские чувства. Я старался лелеять тебя. Я был о тебе высокого мнения, а теперь узнаю, что ты всего лишь похотливая девка, готовая пожертвовать добродетелью ради удовольствия поваляться в траве, в то время как все порядочные люди спят в своих постелях.
В неожиданной ярости я закатила ему затрещину, и на этот раз он не успел мне помешать. Я ненавидела его не столько из-за жестоких слов и грязных намеков, которые отравляли пережитый мною восторг, сколько потому, что теперь я как никогда была уверена в том, что именно он донес на отца. Если бы я полностью была убеждена в этом, я бы убила его.
От моего удара он качнулся к перилам, упал и скатился на две-три ступеньки. Я поспешила вверх по лестнице в свою комнату.
Сидя в кресле, я наблюдала восход солнца. Я заново пережила эту ночь соединение с мужчиной, которого любила, и встречу с человеком, которого ненавидела. "Божественное и земное!" - думала я. Но у них есть нечто общее. Жажда власти.
Я задремала, и сны мои были о них обоих. Во сне я лежала с Бруно на траве, он склонился надо мной, и неожиданно его лицо стало лицом Саймона Кейсмана. Любовь и похоть - так близко и так далеко.
Вставало солнце. Все было полно свежести. Я была взволнована, пытаясь угадать, что принесет мне день.
Позже утром ко мне зашла мать.
– Твой отчим ушиб лодыжку, - сказала она.
– Минувшей ночью он упал с лестницы.
– Как это он умудрился?
– спросила я.
– Он поскользнулся. Сегодня он не выйдет. Фактически я настояла, чтобы он полежал.
Она многозначительно посмотрела на меня. Иногда она бывала настойчива. Но я догадалась, что он предпочел остаться в своей комнате, чтобы не встречаться со мной.
– Я должна проследить, чтобы ему поставили припарки, - сказала она.
– Нет ничего лучше для лечения ушибов, чем попеременно прикладывать горячее и холодное. Я благодарю Бога, что готов настой из ромашки. Он снимет боль, и я думаю дать ему немного макового сока. Сон всегда полезен.
Я сказала:
– Человек всего лишь ушиб лодыжку, мама, а ты говоришь так, словно он заболел чумой.
– Не говори так, - побранила меня она, оглядываясь через плечо.
А я удивлялась тому, что этот человек дал ей счастье, которого не смог дать такой святой человек, как отец.
Мне хотелось побыть одной, помечтать о будущем. "Что будет дальше? спрашивала я себя.
– Увижу ли я его сегодня? Пошлет ли он мне весточку?" День казался длинным и скучным. Каждый раз, заслышав шаги на лестнице, я надеялась, что это одна из горничных идет сообщить мне, что Бруно ждет меня.
После полудня ко мне в комнату пришла мать. От разочарования я почувствовала себя больной.