Чудо в перьях
Шрифт:
— Директрисы наши обещали всех бензином облить. И сжечь. И сами также. Загонят в одну палатку и подожгут. Так, говорят, все согреемся…
— Но чего они хотят, ты можешь мне объяснить? — остановился я перед ней. — Что им надо? Власть? Чепуха! Поезд ушел. Или что другое?
— Я откуда знаю! — опять заплакала она. — У них спросите!
— Ну, не плачь… — Я не находил слов. — Извини, я не хотел.
— Они каждый вечер сжигают портреты Радимова, а портрет моего дяди во всех палатках расклеили. И мне в глаза тычут! «Твой дядя, — говорят, —
— Да уж, святой…
— Вы что-то о нем знаете? — спросила она, по-видимому, уловив что-то в том, как я это сказал. — Говорят, вы там были, когда случилось.
— Что я знаю… — Я старался прямо смотреть ей в глаза. — Ничего. Что и ты… Ты мне другое скажи. Он ведь добрый был, твой дядя Роман?
— Почему был? — спросила она настороженно.
Я никак не мог разобраться в ее мыслях. Что-то ее угнетало. По-видимому, участь ее парня, который там остался. Отчего мысли были разрознены и возникали лишь как реакция на мои реплики.
— Я разве сказал «был»? — удивился я, причем достаточно фальшиво, что она, конечно же, заметила.
— Наверное, показалось, — сказала она и снова по-детски вздохнула. Неизбывна в ней вера, что взрослые не могут соврать. — Он добрый, — сказала она. — Когда моя мама, его сестра, умерла, сам за мной приехал, мне только пять лет было. Нет, больше. Он мне все покупал, все время угощал. Ни разу не накричал… Ему все говорили, что он ко мне даже лучше относится, чем к своим. Они меня ненавидели за это. Били меня, а он заступался всегда. Говорил, что меня грех обижать. В школу ходил на собрания. Говорил всем, что я сирота. Зря, наверно. На меня так и смотрели… Вот только ругал — сначала только, после разрешил — за конкурс красоты. Стыдил, а сам потом разрешил. Сказал, что раз так, такое теперь время, то надо выкладывать у кого какой капитал. А Диму чуть не убил, когда узнал… Ну, что я в положении от него.
— Дима сейчас там? — спросил я.
— Да. Он меня отговаривал, отговаривал… А потом сам за мной пришел и там остался. И его записали как моею парня. Он там на хорошем счету. Его сколько раз посылали, он все время чего-нибудь приносил. И милиция его поймать не могла. А меня послали, потому что я племянница Романа Романовича. Меня, мол, не тронут и не задержат. «А если, — говорят, — задержат, значит, на Романа Романовича было специальное покушение». Нам говорили, что миллион заплатили тому, кто это подстроил! Это правда?
— А почему ты меня спрашиваешь? — Мне стало не по себе.
— Да так… — замкнулась она. — Вы же там были в это время.
— Был? — пожал я плечами. — А разве из этого что-нибудь следует? Про миллион впервые слышу. Что еще… Радимов очень переживал. Ты же знаешь, как он относился к твоему дяде. Ценил, взял даже с собой. Хотя они разного, скажем так, мнения о том, что происходит.
— Ну ладно, мне пора. — Она поднялась. — Мне пора… — повторила она, будто уговаривая меня или свыкаясь с мыслью, что придется возвращаться.
— Я
— Меня с Димой? — Она обернулась ко мне от самых дверей. — А я думала… Вы всех постараетесь освободить.
— Это само собой, это обязательно! — сказал я. — Сделаем что сможем.
— Только с хором больше, как тогда, не приходите, хорошо? — попросила она.
— А кому мы помешали? — спросил я. — Я хотел, чтобы мы вспомнили, что все мы люди, понимаешь? Что в этом такого? Почему об этом просишь ты? Я понял бы — ваши начальницы…
— Ну… не надо, — сказала она. — Только не обижайтесь, ладно?
— Понятно, — кивнул я. — Не придем. Раз так просишь.
— Просто мы с девочками всю ночь не спали, и нам попало. А потом утром встали зареванными. Ну, я пойду? Вы ничего не хотите Игорю Николаевичу передать?
— Обязательно! Сейчас же напишу ответ. А ты пока поужинай.
Она замотала головой.
— Что, и это нельзя! — воскликнул я. — Да кто узнает?
На ее глазах выступили слезы, она зарыдала, припав к косяку двери.
— У нас одна девочка отпросилась домой… Сказала, что принесет… У нее милиция отняла… А ее выследили.
— Что значит выследили? — не понял я. — Подглядывали, когда ела?
— Нет, наоборот… — Она отняла голову от косяка и посмотрела на меня. — Ну неужели не понимаете! — воскликнула в отчаянии. — Неужели это надо объяснять?
Я чувствовал себя сбитым с толку. Казалось, удивляться в этой истории уже нечему. Изобретательности и жестокости этих мегер, казалось, не было предела. Вон как привлекли к себе молодежь… Так что, это не предел?
— Ну когда я пойду оправляться! По большому! — истерично крикнула она. — Со мной пойдет дежурный!.. Чтобы проследить… И доложить!
Снизу прибежали Мария и мать.
— Что, что случилось? — Мария обняла Лену, истерика которой разрасталась, отчего начались конвульсии, а губы посинели. — Ты что с ней сделал! — закричала Мария. — Негодяй, мерзавец!
— Да не я… — Махнув рукой, я сел снова на кровать.
— Что? Что он хотел сделать? — трясла ее Мария.
— Прекрати! — крикнула мать с такой силой, что обе замолчали. — Ты что говоришь! — сказала мать тише. — Не знаешь, откуда она пришла? И куда ей возвращаться. Одно только на уме…
И, оттолкнув Марию, обняла притихшую, всхлипывающую Лену и повела ее с собой вниз.
— Идиотка! — сказал я Марии. — Шоколад у нас есть?
— А что? — не поняла она. — При чем тут шоколад? Ты можешь объяснить членораздельно?
— Вот матери, — я показал на дверь, — ничего объяснять не надо! А ты как Бодров! Тебе разжуй и растолкуй. Есть шоколад или нет?
— Был, я посмотрю, дед на пенсию Сереже купил…
— Еще купит! — сказал я, надвигаясь. — Побыстрее, ей еще возвращаться туда, откуда ты не хотела уходить! И где тебе самое место!