Чудо

Арабов Юрий

– Враг мешает, – сказала Павла и мелко перекрестилась.

– Все у нас – враг. Кругом – один черт и искушения. А мы-то сами что? – откликнулся он ворчливо. – Почему творим беззакония?

Ему стало не хватать воздуха, и он нервно расстегнул ворот рубахи. Андрею вдруг пришло в голову, что повсеместный страх перед американцами, в котором жили вот уж десяток лет индивиды, семьи и целые рабочие коллективы, имеет одну и ту же природу с этим возгласом Павлы: «Враг мешает!» Только она, конечно, имела в виду совсем другого врага.

– Вы, кажется, не верите в черта, –

пробормотала жена. – Это плохо.

– Не думаю, – ответил настоятель. – Гоголь верил в черта, Достоевский с Мережковским верили в черта... И ничего не смогли предотвратить. Наверное, верить надо было во что-то другое.

Он снова передал конверт жене.

– В печку!

Она, перекрестившись, бросила конверт в пламя. Бумага мгновенно вспыхнула ярким оранжевым светом.

– Погодите... Да нет. Все равно, – махнул рукой отец Андрей.

Возвратился к корыту и снова начал стирать епитрахиль.

– Есть возможность спасти приход, – сказал он после паузы.

– А плата? – мгновенно откликнулась матушка, будто была готова к этому разговору.

Отец Андрей решил, что она все-таки не глупа. Павла думала сердцем и попадала в точку. Он же со своей головой очень часто оказывался в дураках.

– Плата никакая.

– Так не бывает.

«Все-таки точно не дура», – сказал он про себя.

– И я того же мнения... Не знаете, сняли кордоны на улице Чкалова?

– Не знаю. Я давно там не была.

– Ладно, – сказал он. – При чем здесь улица Чкалова? Что я?

Она вдруг крепко взяла его за запястье. Отец Андрей посмотрел ей в глаза и увидел влажность, которую не любил и пугался. Ей хотелось ласки. А какая ласка может быть в канун Великого поста? Но проблема состояла в том, что когда эти постные семь недель кончались, то ласка запаздывала тоже, дожидаясь Петровского поста, Успенского, просто сред и пятниц, и этого всего было чуть ли не половина в годовом цикле. «И когда это раньше в России делали детей? – задал он безмолвный вопрос, и ответ пришел сам: – Да, нарушая посты, и делали!»

– А ведь вы накрашены! – страшно сказал он, чтобы отвести от себя возможные подозрения.

– Вовсе нет! – пролепетала матушка.

– Накрашены... Вижу, что накрашены!

Бросился порывисто к своему корыту, схватил из него мокрую губку и мазанул ею по лицу Павлы. Она закричала от обиды. А он с силой прошелся губкой по ее щекам, бровям, носу.

– Чего стоите? Идите отсюда! К детям... К детям идите!

Она выскочила из комнаты, как ошпаренная.

Отец Андрей перевел дух. Посмотрел на иконы в углу и на лампадку под ними. Вытер руки о полотенце.

Тяжело дыша, встал на колени.

Закрыл глаза, попытался сосредоточиться, чтобы прочесть молитву. Но святые слова не шли на ум, и он снова поднялся на ноги.

Взял со стола карандаш и чиркнул на листе бумаги, чтобы не забыть:

«Горе вам, книжники и фарисеи...» «Нравственный закон внутри нас...»

Снова пришла мысль о постах. Настоятель подумал, что русский народ доверчив, словно ребенок. И в этой доверчивости вполне уверены его правители. Скажут народу, что Бог есть, и народ косяком пойдет в церковь. Скажут, что нет, и он так же, косяком, оттуда отвалит. Скажут, что коммунизм – конечная цель

всего человечества, и все сделаются коммунистами. Скажут, что капитализм – конечная цель, и все пойдут горой за частную собственность.

Однако внутри, в гуще биологической массы, во всех этих хмельных рабочих слободах и скукоженных черных деревеньках будут происходить странные вещи. В Великий пост здесь будут делать детей и тут же ходить в церковь, отмаливая их делание. А в атеистическую эпоху зажгут втихаря лампадки. На всякий случай зажгут, назло, из удали или глупости, и никакие правители ничего с этим поделать не смогут.

Он решил разоблачить все то, что краем уха слышал о Чкаловской, потому что нужно было спасать приход, да и они, эти слухи, были по-таежному дремучи, невежественны, недостоверны...

5

– ...Сегодня мы отмечаем Прощеное воскресенье, чтобы войти в Великий пост без злобы на сердце, прося прощения перед ближними своими за обиду и боль, которую мы принесли им случайно или осознанно. Просить прощение нужно даже тогда, когда мы лично не чувствуем за собой никакой вины. Но нечувствительность эта есть ложь, потому что нет людей невиновных, все виноваты друг перед другом, перед детьми, матерями и женами. Перед природой и страной нашей... И если дело Божие – карать и спасать, то дело человеческое – прежде всего просить и желать прощения... Не до семи раз, как сказал нам Спаситель, а до семижды семи раз. И я говорю вам сегодня: простите меня, недостойного пастыря вашего, за все грехи, вольные и невольные, которые я перед вами совершил...

Отец Андрей низко поклонился пастве, дотронувшись рукой до холодного пола, до металлических плит с витиеватым узором, которые сохранились здесь с конца прошлого века.

По церкви прошел тяжелый вздох. Люди ловили каждое слово, потому что не слышали проповеди уже больше полугода.

Настоятель выпрямился. Поглядел на пришедших, инстинктивно выискивая в них Кондрашова. Но не увидел.

За окном экскаватор долбил мерзлый грунт тяжелым земснарядом на толстой цепи, и от каждого его удара стены храма заметно дрожали.

Один удар, второй, третий.

– Прощение и любовь... Вот все, чем мы можем ответить на алчность и злобу в этом падшем мире. И еще... Страстная, идущая из глубины молитва. Был такой русский святой Никита Новгородский. Стоял он однажды на вечерней молитве в своей келье. И вдруг услышал, как из чаши со святой водой кто-то зовет его: «Никита!.. Спаси меня!.. Вытащи отсюда!..» Поглядел, а там, оказывается, застрял маленький бесенок... Черный, как негр или гусеница. Плачет, вопит: «Помоги, дай руку! Тону!» А Никита ему отвечает: «И не подумаю. Славь Господа нашего Иисуса Христа и Богородицу! Тогда, может быть, и сам спасешься...» «Да как мне славить? Я же бес! Я ни одной молитвы не знаю!» «А я тебя научу, – говорит ему Никита. – Повторяй за мной: „Богородица Дева, радуйся! Благодатная Мария, Господь с тобой...“ И начал бес повторять, потому что не было у него другого выхода. Сначала хрипло, неуверенно, потом все более крепко и звонко... И глядит Никита – выросли у беса светлые крылья, сделался он золотым, полупрозрачным и вдруг взлетел ввысь, под потолок... Описал круг по келье и вылетел в раскрытое окошко. И был это уже не бес, а ангел...