Чудодей

Штриттматтер Эрвин

Он стал простодушен, как ребенок. Однажды он спросил у ученика:

— Ты, верно, никогда не видел настоящей танцовщицы?

— Видел как-то в балагане. На ней почти ничего не было.

— Это, конечно, безобразие. Ну а видел ты девушку, которая танцует на подносе?

— Такого не бывает.

— А вот моя невеста, можно сказать — жена, пляшет на подносе. Я купил ей новые танцевальные туфельки. В них она станцует, может, и на кофейном подносе.

Ученик молчал. Все странствующие подмастерья лгут почем зря и бесятся, если им не верят. Чувства Станислауса переливались через край.

— Ты, верно, никогда еще не имел дела с девушкой, а?

— Как

же! Я купался с двоюродной сестрой. Она учится в лицее, у нее уже налились грудки.

О Станислаус, Станислаус! Никому не было дела до его Мии.

Наступило воскресенье. Хозяин, шипя, швырнул ему на бадью пятнадцать марок.

— Наш брат милосерден, как самаритянин.

Станислаус почувствовал себя виноватым.

На проселке его сразу объяло благоухание берез, а пчелы в придорожных цветах разноголосо гудели, как органные трубы. Кукушка звонила в свой звучный колокол, а дрозды без устали выводили свои нежные мелодии. Мог ли заболевший любовью Станислаус двигаться среди великой симфонии лета, не вплетая в нее свой голос? Он пел:

Бедная танцовщица, Долго должна ты кружиться. Вечно одна ты, Но без конца ты Пляшешь упруго По кругу. Танцуя, не замечаешь, Скольких вокруг привлекаешь! Но думаешь об одном лишь, Одного только помнишь Друга.

И гляди-ка, любовный жар не выжег в нем, оказывается, чудесного вдохновения!

Напевая, довольный всем миром и собой, вошел Станислаус в деревню. На этот раз перед трактиром толпились деревенские ребятишки. Они вскакивали на узкий карниз под окнами, на минутку, как стрижи, прилипали к стеклам и, заглянув внутрь, отскакивали и шлепались на землю. Из трактира доносился отчаянный шум, звуки гармоники, хлопки, вскрики, взвизгиванья. Станислаус поспешил пройти мимо этого храма сатаны. Трубку свою он на этот раз не вынимал из кармана. Он укрылся за густым кустарником и стал ждать Миу. Они уговорились встретиться здесь и уговор скрепили не одним поцелуем.

Он ждал, ждал, шоколад положил в холодок среди кустов, снял пиджак, лег ничком. Напевая, болтал в такт ногами: «Долго должна ты кружиться…» И незаметно уснул.

Он проснулся, когда уже начало темнеть. Шоколад лежал там, где он положил. Он схватил шоколад и пиджак и бросился в деревню. Может, Миин дядя опять послал ее за сигаретами, а эти неотесанные деревенские дурни пристают к ней со своими шутками. Он выломал себе ореховый прут и со свистом рассек им воздух. Вечернюю деревню словно лихорадило. Лаяли собаки, кричали маленькие дети. Откуда-то из сарая доносился кошачий вой, и вдобавок ко всему кудахтали наседки. Наседки? В такое время? Да, именно! Отчаянно кудахтали наседки, и где-то безостановочно ржал жеребец.

Шум из трактира слышался даже на деревенской площади. Перед входом в него стояла возбужденно тараторящая толпа женщин. Упершись руками в бока, они чем-то возмущались. Одна из них сплюнула. Другая, мотая головой, повторяла:

— Надо же такое! Подумать только!

Станислаус, стоя в стороне, прислушивался. Ему показалось, что кто-то произнес имя Мии. Или нет? «Миа, станцуй одна! Одна, Миа!»

Сила, которую он до сих пор лишь отдаленно чувствовал в себе, завладела им. То была ревность,

мать ссор и ран. Он взбежал по ступенькам, которые вели в трактир. Какая-то женщина остановила его.

— Молодой человек, выгони оттуда моего старика! У него не хватает пол-уха. Ты его сразу узнаешь. Влепи ему хорошенько по уху!

Клубы табачного дыма вырывались из зала. Гомон голосов и смех. Ревели басы гармоники, и тонкая ниточка мелодии вилась среди них, как струйка воды, скачущая по камням. Никто не заметил Станислауса. Взгляды всех мужчин приковал к себе стол. На столе танцевала Миа. Станислаус всхлипнул. Всхлипнул страшно. Словно плотину прорвало.

Он увидел прыгающие смуглые ноги, те самые, которые так недавно спокойно лежали у него на коленях, когда Миа заснула. «Там-тарарам-там-там!» Вихрь мелких шажков. Волосы свисали Мие на лоб. Глаза сверкали, как у безумной. Она не помнила себя, опьяненная подхлестывающим восторгом окружающих. И вдруг… и вдруг… Станислаус ухватился за спинку стула, подвернувшегося под руки. Миа собрала подол своего платья и перекинула его через голову. «Там-тарарам-там-там!» Миа прыгала с обнаженной грудью, да и живот ее почти ничем не был прикрыт от похотливых взглядов мужчин.

— Гоп-гоп-гоп, Миа! Гоп-гоп, Миа! Гоп-гоп-гоп-гоп!

Парни хлопали в ладоши. Кто-то поднял рюмку с ликером — за ее здоровье! Долговязый мужчина протискивался к столу. Мужчина, у которого было увечное ухо. Его оттолкнули, но он снова ринулся к столу. В руках у него была веревка, какими вяжут телят. Он хотел опутать ею ноги Мии.

— Связать ее, связать! — кричал он.

Парни отбросили его в сторону. Человек без уха отбивался и сам бил направо и налево. Станислаус бросился в гущу свалки. Парни накинулись на него.

— Это тот самый парень, с длинной трубкой!

Станислаус пробился к мужчине с веревкой. Тот раздул ноздри, как жеребец.

— Опять хочешь с ней в кусты, а?

Станислаус смотрел только на половинку уха долговязого.

— Жена ждет тебя у дверей. Она тебя вздует!

Безухий зарычал, как бешеная собака. Он ударил Станислауса в плечо. Станислаус покачнулся. Тогда безухий пнул его ногой в спину так, что Станислауса бросило вперед. Он ухватился за передник хозяйки. Ядреная хозяйка огрела его пощечиной. Безухий неистовствовал:

— С дороги! С дороги! — кричал он. — Ее надо связать. Я ее дядя!

Он обвил веревкой правую ногу Мии. Но Миа успела своими проворными ножками толкнуть его в грудь. Дядя упал. Мужчины, стоявшие у стойки, подняли его. Визг! Улюлюканье!

— Миа! — Этот крик вырвался из груди Станислауса, как острый язык пламени. Миа взглянула на него обезумевшими глазами, улыбнулась, послала ему воздушный поцелуй.

— Любимый! — Так ржет кобылица. Миа подняла ногу и протянула ее над головами мужчин. Пусть Станислаус увидит свой подарок — туфельки для танцев. Безухий всем телом лег на стол, где стояла Миа. Он ловил ноги своей племянницы. Ноги Мии ускользали от хватающих рук, как солнечные лучи.

Шум клокотал. Миа соскочила в гущу орущих мужчин. Она повисла на шее у Станислауса.

— Ты спасешь меня?

Станислаус был бледен. Он судорожно глотал слюну. Миа оттолкнула его и бросилась на шею первому, кто подвернулся ей под руку. Безухий выхватил у Станислауса прут.

— Задайте ему трепку, бога ради! — крикнул он.

Станислауса повалили. Он лежал под армией сапог, среди леса ног. Около его правой руки танцевали черные бархатные туфельки. Ноги в черных бархатных туфельках поднялись на цыпочки: Миа целовала долговязого, очень сильного мужчину.