Чудовище и красавица

Комарова Анастасия Владимировна

Что с ней было потом! Как она попрощалась с ребятами, как дошла с сердито сопящей, хмурой Катькой до дома, как объяснялась с родителями — ничего этого она не помнила. Помнила только, что папа сильно кричал что-то о том, что по ней давно плачет заводской прессовый цех, почему-то именно прессовый, а не какой-нибудь другой. Что она молча заперлась в ванной и смотрела в маленькое зеркало над раковиной, пытаясь разглядеть на губах след Сашкиного поцелуя, навсегда припечатавшего к ним ощущение мучительной незавершенности.

Химию

она все-таки завалила. Почти. Однако Дашке это было абсолютно все равно, потому как на нее неожиданно обрушилось настоящее цунами совершенно противоположных переживаний.

Во-первых, первый раз в жизни Катька не разговаривала с ней вот уже целую неделю, ни словом не объяснив своего странного поведения. Да, впрочем, объяснять ничего и не надо было, потому что Сашка Ильин тоже, вот уже целую неделю, терпеливо ждал ее вечером на лавочке у подъезда, а дождавшись, уводил гулять в парк. И там уж они и целовались, и разговаривали, и смеялись, и катались по пруду на лодке, а Сашка все говорил ей о том, как она ему всегда нравилась и как он боялся к ней подойти оттого, что она казалась ему то слишком маленькой, то слишком далекой.

Экзаменационные билеты были составлены так, что все «производство» шло в конце. Она знала программу на твердый трояк — всю, кроме производств. Она так и не дошла до них, просто не успела. Посреди ночи закрыла глаза и учебник, надеясь, что именно производства по теории вероятности ей не достанутся. Но теория вероятности такая вещь… Вероятности бывают разные.

— Билет номер восемь. Производство серной кислоты, — пробормотала Дашка, скучно разглядывая мелкие седые царапины на школьной доске.

Дальше все было ужасно. Она мялась, запиналась и шла красными пятнами. Внимательно разглядывала плакат со странными рисунками, изображающими производство серной кислоты в разрезе, и даже водила по ним стеклянной Тамариной указкой. И все косилась на Катьку, а та прятала глаза, и так продолжалось неизвестно сколько времени, пока у химички не кончилось терпение.

— Тяни другой билет! — замогильным голосом приказала побледневшая Тамара.

Она гордилась их успеваемостью, болела за свой предмет, уже щеголяла перед комиссией уровнем предыдущих ответов, и вдруг такое…

Дашка облегченно вздохнула, понимая, что вот еще пять минут позора, и про все остальное она с горем пополам на трояк расскажет.

— Ну, что ты, Мухина? Уснула? Какой билет?

На левой стене висели портреты великих ученых, положивших жизнь на то, чтобы выдумать всю эту муть. Солнечный зайчик весело перепрыгивал со щеки на лоб Менделеева и обратно.

— Билет номер девять. Производство металла.

Гром это был или взрыв хохота? Не важно, в любом случае — это был Армагеддон. Правда, тогда таких слов не знали — поэтому это был просто полный абзац.

Сколько длилось

молчание, Дашка не знала даже приблизительно. Может, минуту, а может, двадцать — ей было все равно. Потому что она точно знала, что это — странный кошмарный сон.

— Так, все ясно. Хотя бы где применяется железо, ты знаешь?

— Знаю.

— Ну! Где?

Она поняла, что, если сейчас не ответит, ее расстреляют, прямо здесь. Может, в силу этих милитаристских мыслей, она сказала:

— В танковой промышленности…

Немного удивленная комиссия терпеливо молчала.

— Так. А еще где?

— Э-э… В танковой промышленности и… э-э…

— Даша, у твоего папы есть машина?

Этот совсем уж глупый вопрос задала завуч — каким-то дурацким, слишком веселым голосом, ласково глядя на ошалевшую Дашку.

— Есть… — ответила Дашка, не понимая, при чем здесь «четверка» ее отца, и смутно надеясь, что для нее экзамен на этом закончен.

Может, Марине Максимовне надо отвезти старый стол на дачу? И за это ей сейчас поставят три и перестанут мучить?

— Есть, — повторила Дашка.

— А она из чего сделана?

Дашка смирилась с тем, что ей никогда не понять этих людей. Никогда не постигнуть, чего они от нее хотят, почему глядят на нее с таким доброжелательным ожиданием. Внутри у нее все трепыхалось, и она была готова отвечать на все идиотские вопросы, не понимая их смысла.

— Из железа, — сказала Дашка.

— Правильно, — радостно одобрила завуч. — Ну, так где еще применяется железо?

Все замерли и облегченно занесли ручки над табелями.

— В танковой промышленности…

В лаборантской она стояла среди полок с реактивами и глотала слезы, шумно хлюпая распухшим носом. Растроганная Тамара никогда не думала, что эта пофигистка Мухина будет так переживать из-за ее предмета. Она с подозрением смотрела на эти рыдания и готова была уже поставить ей чуть ли не четыре. А у Дашки просто все вдруг вылилось, весь этот сумасшедший год — с экзаменами, с любовью, с Бахом. И она рыдала, всхлипывала и не могла успокоиться. А самое страшное было то, что Сима краснела от хохота и сгибалась под парту уже не с ней, а с Гусевой, и в ее глазах сквозь слезы смеха были видны сочувствие и сожаление, и еще что-то, отчего становилось очень горько, и она рыдала опять.

— Ну-у… перестань, Мухина. Э-э… перестань. В конце концов!

— Ставьте мне двойку, Тамара Ивановна! Мне уже все равно…

— Иди, Мухина, успокойся, отдохни, — озадаченно говорила Тамара и вытирала ей нос поеденным кислотой вафельным полотенцем.

Все-таки Тамара была человек, и по химии в Дашкином аттестате стоял трояк. Но это было уже действительно все равно.

В парке, на узкой лавочке, утонувшей в кустах белой сирени, Ильин ее жалел. Целовал в губы и подбородок и гладил по голове.