Чудовище и красавица
Шрифт:
Ильин целовал Симонову, прислонив ее к двери в каморку уборщицы.
— Мухина, чего ты?
Его взгляд, дружелюбный, насмешливый и слегка нетерпеливый, упал на нее тяжестью ладони, прихлопнувшей эту самую муху. Катька обернулась, но встретиться с ней глазами было невозможно по той причине, что глаза у той были закрыты.
— А мы тут за шампанским пошли… Сейчас принесем, ага?
— Ага.
Дашка развернулась, прошла вниз по темной лестнице, задержалась между этажами, глядя, как сверкает под прожектором снег на тюремном заборе, и тихо опустилась на свое место рядом с Капустой.
— Сейчас принесут.
Они принесли. И пили.
Все-таки их засекли. Пьяные дети сидели на стульчиках в вестибюле и старательно делали вид, что трезвые. Попались Гусева, Катька, Ильин, Капуста и, как ни странно, Танька Тимохина — остальные тогда ушли смотреть, как секс-бомба Рабинович, пользуясь защитой стекла и стены, показывает охраннику на вышке прыщавую грудь в хлопковом лифчике.
— Симонова, ты же староста! — Голос у Тамары дрожит, и от этого они трезвеют быстрее, чем от страха перед будущим возвращением в Москву.
— Ну и что, что староста? — Симонова обиженно выпячивает губы, стараясь не дышать в сторону учителя. — Ну и что?! Все староста да староста… У меня, Тамара Ивановна, силы воли нет, вот! — вдруг выдает она, как скорбный, но свершившийся факт.
— Как это — нет? Катя?! Что ты говоришь? — Тамара даже опешила — видно, что не ожидала, бедная, такого откровения. — Уж у тебя-то нет… Как так? — не поверила она.
— А так — нет. Я, между прочим, Тамара Ивановна, курю! И бросить не могу!
Похоже, первый раз в жизни Тамаре было нечего сказать. Потому что она молчала. И бледнела. И у нее было такое странное выражение лица, как будто она хочет засмеяться, но сейчас заплачет.
— Да что тут такого? — попыталась разрядить обстановку Гусева. — Ну выпили чуть-чуть, и что? Подумаешь…
Это помогло, потому что Тамара моментально пришла в себя.
— Так, кто еще в этом безобразии участвовал?! Признавайтесь сами! Не нюхать же мне вас!
Все молчат. И всем понятно, что сидеть им в неуютном вестибюле столько, сколько надо, хоть до самого утра, пока не признаются все «участники безобразия».
— Эх вы. Пить-курить, значит, можете, а за свои поступки пусть отвечает Тютькин, да? Надо уметь принимать решения! — говорит Тамара.
Дашка вообще-то всегда была мямлей, но иногда она умела принимать решения.
— Действительно, Тамара Ивановна, что такого? Мне вот мама сама чекушку предлагала с собой взять. Холодно же…
— И мне! И мне тоже! И мне!! — послышалось отовсюду, и Дашка с удивлением различала в поднявшемся гомоне голоса тех, кто вообще никогда не пил — по политическим убеждениям.
К родительскому собранию после этой поездки готовились, как к казни. Помирать, так с музыкой — вечером на школьный двор все пришли нарядные и серьезные, мерзли у двери в школу, нервно курили, пряча сигарету в окоченевших кулаках.
— Собрание будет необычное — с присутствием самих учеников, — ледяным тоном объявила Тамара накануне.
Когда закончилась, наконец, мучительная и смешная первая часть, где было про успеваемость, институты, золотые медали и прессовый цех, нервы у всех были как… Тогда-то они и поняли окончательно, что это за слово такое — «педагог».
— Поездка прошла в целом… неплохо.
Тамара многозначительно сверкнула глазами сквозь очки, помолчала с минуту… и пошла чесать про субботник, ремонт, внутреннюю дисциплину и сбор
Все, включая Тамару, постепенно расслабились, поездка стала забываться, и грифели Дашкиных зрачков все чаще обводили на светло-зеленой стене класса красивый и грустный профиль Ильина.
Весь учебный год школа стонала, а десятый «Б» стоял на ушах. Дашка же тихо страдала, не рассказывая о своей влюбленности даже Катьке. Особенно ей, ведь та, со свойственными ей живостью и остроумием, стала лучшим Сашкиным товарищем в таком важном деле, как эпатирование учителей и тихих троечниц, к восторгу кучки весельчаков, особо приближенных к этим двум заводилам. Дашка оказалась в числе этих счастливцев, благодаря, естественно, лишь дружбе с Катькой. Ведь сама она, к сожалению, явно не представляла для Ильина никакого интереса, потому просто, что была не инициативна и не так ярка внешне, как ее более развитые подруги. Но и не мешала, с охотой поддерживая сложившуюся тесную компанию, что позволяло ей беспрепятственно любоваться на своего кумира, при этом еще и развлекаясь. И этого ей было почти достаточно. Почти. Если бы только он хоть иногда, хоть однажды, отнесся бы к ней не просто как к Катькиному приложению! Но нет. Нет. Ничего такого она не замечала, да и с чего бы? Только однажды неожиданно для себя самой она оказалась достойной его внимания, да и то случайно.
На лабораторной по химии все шло как обычно — шпаргалки шуршали, штативы падали, серная кислота прожигала уродливые дырки на подолах и рукавах школьной формы, благо было не жалко. «Такой тряпкой даже пол не помоешь, ничего в нее не впитывается», — сказала бабушка, увидев мрачно-синее новшество, которым зачем-то заменили полушерстяные коричневые платьица.
Тамара заполняла журнал, Тимохина строчила результаты опытов, как какая-нибудь Мария Кюри, Сима с Ильиным перешептывались и хихикали, а Дашка меланхолично переливала реагенты из пробирки в пробирку, любуясь цветными разводами и хлопьями, которые получались в результате этих действий. Она давно не надеялась найти в этом процессе какой-то другой смысл, кроме перламутрового свечения на дне пробирки. Она рассматривала все это на просвет, делая вид, что думает, а сама любовалась кружением мелких частиц в вязком мутном растворе, зная, что в конце урока спишет у Симы всю эту муру, которая должна была у нее получиться. Сонно позвякивали стеклянные пробирки в руках учеников, сонно шептались двоечники на задних партах — заканчивался четвертый урок, сонное послеобеденное время.
— Кто закончил — мойте пробирки! — скомандовала Тамара, не отрываясь от заполнения пухлого классного журнала.
Ильин, как всегда, завершил опыт одним из первых и двинулся к раковине, прицепленной в углу, у доски. Когда он возвращался к парте, навстречу ему уже шла Сима — она тоже закончила и собиралась приятно провести остаток урока, развлекаясь и развлекая других. И вдруг!..
— Ложись! Щас жахнет!!! — заорал Ильин прямо в ухо ничего не подозревающей девушке.
Все вздрогнули, что-то разбилось, кто-то ойкнул, и через пару секунд класс было не узнать. Генка застыл в углу, Капустин пригнулся к рабиновичевским коленям, Гусева успела залезть на подоконник, а маленький Безлепкин полностью исчез под партой. Дашка с удивлением увидела, что Сима лежит в проходе между партами, закрыв голову руками. «Откуда только умеет?» — удивилась Дашка. Насмотрелась, как все они, военных фильмов? Или это уже такой инстинкт, доставшийся от дедушек?