Чукотка
Шрифт:
– Ну и ничего, Рагтыыргын! Я думаю, что шаманы все вас здорово обманывают. У нас, на Большой Земле, шаманы тоже раньше обманывали народ, но теперь их прогнали. И жизнь стала много лучше. Они не работали, зато много ели.
Чукча не без робости выслушал эти дерзкие мысли: ведь шаман может узнать, о чем они разговаривали.
Я чувствовал, что Рагтыыргын не может не поверить мне. Он видел сам, что к его ребенку относятся действительно хорошо.
Выслушав меня, он тихо сказал:
– И у нас шаманы имеют много пищи. Им
– А работают они меньше?
– спросил я.
– Мало работают. Сильные шаманы совсем не работают. Они только бьют в бубен, зовут моржей к нашему берегу, людей лечат.
– А вот Ленин, о котором я рассказывал, говорил, что не нужно давать пищи тем, кто не работает. У нас очень много было шаманов и очень богатых людей, на которых работал народ. Богатые распоряжались бедными людьми и даже продавали людей, как вот вы собак продаете в другое стойбище.
– Какомэй!
– удивился Рагтыыргын.
– Богатые жили в хороших ярангах. А когда Ленин сказал всем работающим людям: "Довольно работать на них", - все его послушались и прогнали богатых и шаманов. Богатые очень рассердились, как раненые медведи, хотели драться, но их побили. Тогда они говорили, что без них все работающие люди пропадут, а шаманы, которые были их приятелями, говорили, что когда работающие люди умрут, то там, наверху, им будет очень плохо. Ленин сказал, что все это они врут, и их прогнали навсегда.
– Какомэй! Наверно, Ленин был очень сильный, большой человек, - сказал Рагтыыргын.
Я ему рассказал, в чем заключалась сила Ленина и почему его слушали.
Рагтыыргын задумался.
После короткого молчания он посмотрел на небо.
– У нас там, - сказал он, показывая на небо, - плохо и тем, которые не имеют детей.
Чукчи представляют себе загробный мир как отражение земного. Только на том свете значительно лучше. Там есть яранги, очень много тюленей, моржей, белых медведей, оленей и табаку. Табак там покупать не надо, а кури сколько хочешь. Есть там большое-большое озеро. На берегу этого озера сидит бессмертная старуха. Как только человек умрет и в горах его труп растерзают звери*, человек этот приходит к озеру, и старуха спрашивает его: были ли у него дети или нет? Если были, то старуха впускает его в хорошие яранги и он там живет со всеми людьми, которые умерли раньше. Если же у человека детей не было, старуха топит его в озере.
[Чукчи не хоронили покойника, а выбрасывали труп на съедение зверям, воронам, чайкам.]
– Вот так нам рассказывали старики, - закончил Рагтыыргын.
Мы подъехали к культбазе. Здесь уже стояло много нарт. Вскоре прибыла и старуха Панай.
ПАНАЙ ПРИСТУПАЕТ К РАБОТЕ
Школьники съехались почти все. Недоставало Вакыргына и Тает-Хемы из стойбища Яндагай и двух из стойбища Аккани: Рультуге-первого и Рультуге-второго. Однако чукча Паркок из Яндагая специально приехал известить,
Между тем, когда все дети уехали на культбазу, Вакыргын и Тает-Хема затосковали. Их совсем не интересовал старик, им хотелось вместе с другими учениками быть на культбазе. Они, и в особенности Тает-Хема, настояли на немедленной отправке их в школу.
Все дети явились возбужденные, веселые, как в собственный дом. Довольство и радость сияли на их лицах. Дети переоделись в чистые костюмы.
Даже у Лятуге появилось праздничное настроение. Отсутствие ребят в школе его угнетало. Ему уже надоело жить одному в этой огромной яранге, где не было даже мышей.
Теперь, довольный возвращением детей, он суетливо бегал по комнатам. Он с радостью выполнял любое поручение, от кого бы оно ни исходило, - от учителя или ученика. Множество ребят, большое оживление веселили его.
Ребята на сей раз чувствовали себя настоящими хозяевами. Одно их омрачало: спальни оказались закрытыми на ключ, и до самого отхода ко сну дети не могли побывать в своих уголках.
Теперь все наше внимание было уделено Панай. Ей предоставили отдельную комнату, дали новую меховую кухлянку, платье и даже... белье.
Нашу кухлянку, в отличие от своего мехового комбинезона, она могла снимать в любое время, не разуваясь для этого предварительно.
Ей был смешно так одеваться, но что поделаешь с таньгами! Об их причудах она уже наслушалась.
– Ладно, я буду таньги-неван (белолицей женщиной), - говорила она уезжающим по домам родителям учеников и иронически поглядывала на учительницу.
В школе Панай должна была играть важную роль, ибо у чукчей старики пользуются большим авторитетом, и младшие всегда с ними разговаривают вполголоса.
Вечером я сидел у себя в комнате. Ученики поужинали, и им пора было спать. Вошла Панай. На ней было новое серое платье из туальденора. Обновка явно угнетала ее с непривычки, но Панай мужественно переносила это неудобство.
Размеренным шагом прошла она по комнате и села рядом со мной за письменный стол. Она пришла поговорить.
Не успели мы приступить к разговору, как "классная дама" вдруг пересела со стула на пол.
– Почему ты, Панай, хочешь сидеть на полу?
– с удивлением спросил я.
– Ногам больно сидеть на этом...
– и она показала на стул.
Панай впервые попала в такую большую, шумную ярангу. Она качала головой и, показывая на уши, говорила:
– Здесь скоро оглохнешь.
Панай набила трубку. Я предложил ей папироску, она очень охотно взяла, но сунула ее в рот не тем концом.
– А я, старая, боялась, что детей будут здесь бить! Но, пожалуй, немножко придется. Без этого не обойдешься. Ведь они начнут скакать, как молодые олени, и тогда никому жизни не будет.