Чумная экспедиция (Сыск во время чумы)

Трускиновская Далия Мейеровна

– Погоди, не закрывай!
– крикнула баба.
– Подышать дай!

– Обойдешься, - строго отвечал Шварц, наваливая на дырку сено.
– Чуете, сударь, какой дух от нее нехороший?

– Да уж чую, - сказал, выпрямляясь, Архаров.
– Гадит она там, что ли?

– Где спит, там и гадит, - подтвердил Шварц.

– А кто такова?

– А Салтыкова-помещица, - объяснил Шварц.
– Госпожа Салтыкова, Дарья Николаевна. У вас в Санкт-Петербурге про нее, видать, изволили забыть, а мы тут помним. Нам же ее и оставили, велели вместо

смерти навечно в яму поселить. Кормить ее полагалось не монахиням, а солдатам, да только им не до нее. Вот, я ходить стал.

– Салтыкова? Людоедка, что ли?
– вспомнил Архаров дело, которое вызвало много пересудов в столице. Подробности, впрочем, затерялись в памяти, которая не жаловала лишнего и ненужного.

– Она самая, сударь.

– И ты, Карл Иванович, ходишь ее кормить?!

– Ей не с голоду, а своей смертью помирать велено, - строго сказал Шварц.
– Монашкам приближаться не указано. Стало быть, мое дело - соблюсти порядок. Но я же должен озаботиться, чтобы она бутылке, в коей приношу воду, не дала преступного употребления.

– Она что, живет там, в подземелье?
– догадался Архаров.

– Четвертый год в яме сидит. Весьма справедливое воздаяние. И велено было держать под крепким караулом, и держали, только теперь солдаты на заставах и для поддержания порядка употребляются, да многие перемерли.

– Вон оно что.

Теперь лишь Архаров вспомнил - рассказывали, будто эту Салтыкову выставляли на эшафоте, обряженную в саван, а на груди табличка: «Мучительница и душегубица». И то - чуть ли не полтораста душ крепостных на тот свет отправила, и секла, и кипятком шпарила, как только не изощрялась.

– Пойдем, сударь, - сказал Шварц.
– Дельце свое я сделал.

– Полагаешь, на том свете зачтется?
– с самого его удивившей насмешкой спросил Архаров.

– Это не мне разбирать. Я поставлен за порядком смотреть, - чуть ли не снисходительно объяснил немец.
– Порядок же таков, что госпожа Салтыкова не имеет права помирать от голода. Ежели более некому ее кормить, сие становится обязанностью полиции.

Архаров опять вспомнил беглого обер-полицмейстера Юшкова. Знал ли тот, сидя у себя в подмосковной, что его учреждение обогатилось еще одной обязанностью?

– Подожди меня, Карл Иванович, - попросил он. И пошел туда, где заметил монахинь. Вряд ли они совсем сбежали - скорее всего, скрытно наблюдали.

Оказалось их не две, а даже три. Архаров пошел к ним медленно, всем видом показывая, что не злодей.

– Бог в помощь, матушки, - сказал он им.
– Я инокиню одну ищу, имени и прозвания не ведаю, а есть у нее крестник, он во Всехсвятской церкви дьячком.

– Это вам матушка Сергия надобна, - сказала та из монахинь, что постарше.
– Она в затворе сидит. К ней пускать и ее звать не велено.

– А крестник-то ходит?

– Крестника отец Авраамий благословил ходить.

– Давно ли вы, матушки, его видели?

– На Иоанна Богослова, поди, - отвечала, подумав, старшая

из матушек. Это был тот самый день, когда экспедиция графа Орлова под колокольный звон въехала в Москву.

– Нет, он и после того был, - возразили ей.

Стали перечислять святых, которых Архаров знать не знал и потому день их памяти самостоятельно установить не сумел бы. Сошлись на том, что видеть-то дьячка видели, но не в это утро.

Архарову очень хотелось расспросить инокиню, но он уже понял - и близко не подпустят.

Запомнив имя инокини и даже окошко ее кельи - хотя поручиться, что удалось точно его определить по единому взгляду молодой монахини, он не мог бы, - Архаров вернулся к Шварцу.

– Коли ищете кого из родных, могу способствовать, - сказал немец.
– Священник отец Авраамий мне весьма обязан. Коли еще жив, в просьбе не откажет.

– А чем ты, Карл Иванович, ему услужил?

– У него в храме оклад с образа унесли. Я отыскал.

Архаров посмотрел на немца с уважением. Полицейский служащий… должно быть, и сыску обучен?…

Он совсем было вздумал взять сейчас немца с собой, найти подходящее местечко - да хоть бы и на опустевшей паперти присесть!
– и рассказать ему про свою погоню за сундуком. Но природная подозрительность вкупе с благоприобретенной удержали его.

Он ведь знал о Шварце лишь то, что слышал от взбудораженных зевак, а у тех самое доброжелательное слово, какое для него нашлось, было «аспид».

И Архаров промолчал.

Немец осведомился, может ли он чем быть полезен своему любезному спасителю. Архаров соврал: нет, весьма благодарен, но в помощи не нуждается. И Шварц, сказав, что при необходимости может быть отыскан на Никольской, где имеет местожительство в доме вдовы Волошиной, уковылял.

Архаров посмотрел ему вслед и хмыкнул. Это ведь ковылял прочь источник ценнейших сведений. Шварц, живя в этой части Москвы, наверняка знал всех, кто скупает краденое, кто торгует провиантом, возможно, знал и дьячка Устина Петрова. Но многое стояло между ними, Архаровым и Шварцем. Со стороны Шварца - вполне понятное недоверие к молодому гвардейскому офицеру, сующему нос в его вотчину. Со стороны Архарова - подозрительность, вызванная как раз сдержанностью Шварца. Да еще разумной мыслью: не может быть, чтобы весь народ взъелся на немца совсем без повода…

Левушка, стоя у храма, уже весь извелся, хотя ждал не так уж долго. Петров не приходил, а попытка расспросить о мастеровом Митьке отца Киприана успехом не увенчалась: священник тут же вспомнил, что покойный митрополит относился к этому сбору денег и суете перед надвратным образом достаточно сурово. Кабы не бунт, не смерть митрополита - он бы, может, и позволил себе теперь некоторое вольнодумие и откровенность - тем более, что на ночь у него же в храме сундучок и запирали. Но рассказывать гвардейскому офицеру, как привечал блаженненького мастерового, отец Киприан не пожелал. Теперь это могло выйти боком.