Чужак с острова Барра
Шрифт:
— Турди, Турди. Иди сюда, Турдинька, иди, ну иди же.
Это был голос П. Л., но в нем слышалось столько боли и отчаяния, что его трудно было узнать. Рори обошел вокруг здания, так как возгласы профессора доносились откуда-то из-за дома.
Зайдя за угол, он увидел П. Л. Профессор лежал на животе, растянувшись прямо на снегу, в одной рубашке, без шляпы, держа над головой сачок для ловли бабочек.
В шести футах перед ним на снегу были рассыпаны пшеничные зерна и жмых, четыре воробья с опаской прыгали по краю, поклевывая корм. На их лапках
– Иди сюда, Турди, иди, детка! Будь умницей, нельзя же всю ночь проторчать на снегу! У тебя уже ведь было воспаление легких, ты чуть не умерла тогда, а теперь снова схватишь. Ах ты дурашка, дурашка!
Рори стоял у стены, сам не зная, смехотворным или трогательным кажется ему поведение профессора. Потом П. Л. заметил его.
— Ни с места, Рори, не то вы ее спугнете! Она ужасно пугливая.
Рори подождал. Турди все стояла, с комическим видом уставившись на П. Л. Сам профессор все так же лежал на снегу, дрожа от холода.
— Давайте-ка я принесу вам пиджак, — сказал Рори, — не то и вы, чего доброго, схватите воспаление легких.
— Нет! Нет! Не надо! Я нарочно вышел вот так, водной рубашке. Ну, Турди, иди сюда, детка. Она всегда видит меня только таким. Если я надену пиджак,она меня не узнает.
Птичка нерешительно подпрыгнула два раза, чуточку приблизившись к нему, потом опять остановилась.
— Иди сюда, Турдинька, иди! Иди сюда!
И тут она улетела. Сначала она описала над ними круг, будто наслаждаясь вновь обретенной свободой, но, когда осознала, какая сила таится в ее крылышках, которыми ей никогда не разрешалось пользоваться в полную меру, вспорхнула еще выше и полетела прямо через весь университетский двор. П. Л. вскочил на ноги и бросился вдогонку.
— Турди, вернись, вернись, Турдинька! Вернись ко мне, Турди!
Голос его был полон неизбывного отчаяния, почти истерического, но при виде его нелепой, приземистой фигуры - в одной рубашке, с сачком для ловли бабочек в руках, с сачком, которым он размахивал во всю мочь, семеня по снегу, — Рори не смог удержать улыбки. Потом он устремился за профессором и легким, крупным шагом вскоре нагнал его.
— Что там стряслось? — спросил он.
— Это все кретины вахтеры, как я полагаю. — П. Л. ловил воздух, как рыба на суше.
Смеркалось, и Турди, сидевшую на ветке в кустах в дальнем конце двора, едва можно было различить.
— Я не могу упустить ее! — вопил П. Л., совсем задыхаясь, но все еще продолжая бежать. — Она снова начала считать до четырех.
Рори пошел шагом, поотстав от П. Л. Тот, в одной рубашке, мчался вперед. Глупец. Он должен был знать, что все кончится именно так. С самого начала вел себя как
Тут Рори оставил П. Л. и направился к трамвайной остановке. Перед выходом с университетского двора оглянулся - в быстро сгущавшихся сумерках виднелась лишь белая рубашка П. Л. да сачок, но по всему двору ясно и отчетливо разносился дрожащий от горя и сердечной тоски голос профессора:
— Турди, детка. Поди сюда, Турди.
С раздражением, граничащим с неприязнью, Рори отвернулся. Уж не карикатура ли это, подумал он, на его собственное будущее биолога? Он содрогнулся при мысли о такой перспективе, и ему показалось, что решение уже принято окончательно. Последние следы сомнений разлетелись, как только он добрался домой. На столике в прихожей его ждало письмо от отца.
"Милый Рори, Пегги Сазерленд — ты ее прежде знал, как она была Пегги Макнил, — сидит со мной рядом и пишет мое письмо к тебе, а я говорю ей, что писать. Для нас обоих очень грустно, что твоей матери больше нет среди нас, но боюсь, что она понесла кару за грехи свои, как об этом сказано в библии. Она промокла насквозь в тот последний вечер, когда отправлялась искать того самого гуся, про которого ты ей отписал. Это страшное дело, этот гусь, и что ты велел ей искать того гуся, от этого и приключилась ее смерть. Она видела, что надвигается гроза, да все равно осталась там высматривать твоего гуся. А я ей говорил, чтоб она не шпионила за гусями в шпионские стекла, потому как они беду на нее накличут, только она все равно смотрела. Вот они и послали на нее ливень, когда знали, что она будет подсматривать за ними. Но теперь, Рори, мы знаем, что они не хотели убить ее, только и хотели, что остановить, чтобы она за ними не шпионила. Да, Рори, всевышний наказал твою мать за страшные грехи, а не за то, что она шпионила за гусями. Тяжело мне, Рори, говорить такое о твоей матери, но я должен сообщить тебе об этом. Она уже умирала, совсем задыхалась, а все говорила что-то непонятное, уже и сама не знала, что говорит. Все плакала и звала какого-то Джона. А когда она умерла, Рори, пришло письмо. Пегги мне его прочитала. Оно пришло из Глазго, от Джона Уатта. Мы не знаем, кто такой этот Джон Уатт, но они слюбились, и она собиралась переехать в Глазго, это мы знаем. Твоя мать была дурная женщина и неверная жена.
Твой отец Сэмми Макдональд".
Рори несколько раз перечел эти сбивчивые, горькие строки. Совершенно очевидно, что мать простудилась насмерть, отправившись на поиски гуся. Но обстоятельства ее смерти затемнялись тайной ее жизни. Рори столько месяцев знал, что она намерена вернуться в Глазго, но даже и не подозревал, что тут замешан некий мужчина. И в голове не укладывалось, чтобы у его матери был роман.