Чужак с острова Барра

Бодсворт Фред

Дождь все приближался. Не обращая на него внимания, Мэри не сводила глаз с гусей. Когда она снова взглянула на море, дождь хлестал почти над самой ее головой. Сначала обрушились крупные капли, тяжело забарабанив по одеялу, словно камни,, а через несколько секунд полило как из ведра. Еще минута — и одеяло промокло насквозь, одежда тоже промокла, и белье пристало к телу так, будто дождь был холодной, липкой массой. Она лежала в небольшой ямке, так легче было замаскироваться, укрывшись одеялом, теперь туда хлынула вода, образовав вокруг лужу. Мэри так сильно дрожала, что едва удерживала бинокль, однако продолжала

поиски, наблюдая и дожидаясь. Она зареклась, что не уйдет, пока есть хоть слабый проблеск света.

Когда она вновь заметила его, сомнений быть не могло. Она видела его лишь мельком, всего три-четыре секунды, но в эти считанные мгновения отчетливо его разглядела. Когда он высунул из воды голову, она смотрела прямо на него. В стеклах прыгавшего в ее руках бинокля перед ней смутно мелькнуло желтое пятнышко, и она мгновенно взяла себя в руки, дрожь, сотрясавшая ее тело, прекратилась, и она, крепко сжав бинокль, смогла установить его неподвижно. Кончик ленты, точь-в-точь как описывал Рори, под небольшим углом отставал от шеи птицы, четко выделяясь на сером фоне воды. Гусь стряхнул воду с перьев, и на какой-то миг Мэри увидела, как лента затрепетала, подобно крошечному вымпелу, потом птица повернулась, и лента исчезла. Гусь снова запустил голову в воду, вокруг него теснилось множество других птиц, она потеряла его из виду и больше не смогла отыскать.

Вдруг ее опять забила сильная — еще сильнее, чем прежде, — дрожь: не от холода - от волнения, она это знала. Она видела его! Видела того самого гуся, которого Рори держал в руках на побережье залива Джемса, в полярной зоне Канады, вдали от Барры и Гусиного острова.

Еще раз навела она бинокль, но глаза ее застилали слезы, и нечего было даже надеяться увидеть птицу снова. Но было уже неважно, что быстро темнеет, теперь не оставалось никаких сомнений.

Окоченевшая, вылезла она из-под одеяла, тело ее затекло и болело. Мокрая одежда прилипла к телу, и, как только она поднялась, ветер пронизал ее насквозь, и лишь тогда до нее дошло, что дождь прекратился.

Неуклюже ступая негнущимися ногами, она широким шагом отправилась домой, считая, что так мокрое платье меньше пристает к телу. Дул порывистый ветер, и, когда налетал особенно сильный порыв, одежда, как Мэри ни старалась этому помешать, ледяным покрывалом обнимала все ее тело. Она пыталась шагать быстрее, но в темноте все время спотыкалась, так что в конце концов ей пришлось замедлить шаг. Не счесть, сколько раз прошла она по этой двухмильной дороге, но никогда не казалась она Мэри такой длинной. У нее стучали зубы, а руки и ноги совсем онемели. Последние полмили, от Макнилов до дома, показались ей бесконечными. Она без конца оступалась и падала на землю, и с каждым разом становилось все труднее подняться. Когда она поднялась на гребень последнего холма, силы почти оставили ее, а ветер бил в грудь, будто таран, отгоняя назад. Она упала наземь и поползла. Впереди тускло светился желтый прямоугольник кухонного окна. Сэмми не погасил лампу. Она надеялась, что он уже спит.

Тихонько отворив дверь, она вошла в дом. Сэмми лежал на постели и сладко храпел. Мэри прошмыгнула мимо него в свою комнату, быстро разделась и насухо растерлась полотенцем. Но она промерзла до самого нутра, тело ее посинело, и ее отчаянно знобило.

Она сходила на кухню и погасила свет. Потом, дрожа всем телом, забралась в постель. Мэри снова подумала об этом гусе, и мысли ее перепутались и перемешались. Она радовалась, что увидела его, казалось, он связал ее с Рори какими-то новыми узами. Среди овладевших ею мыслей прежде всего выделялась казавшаяся почему-то особенно трогательной мысль о том, что этот гусь и Рори вместе провели лето. И в то же время стало грустно. Как и Рори, она надеялась, что любовь окажется сильнее традиции и он останется со своей американской подругой. Ей было жаль, что этот странный птичий роман, разыгравшийся на побережье залива Джемса, вдали от Барры, завершился таким образом. И быть может, размышляла она, это огорчило ее немножко сильнее, чем могло бы огорчить в другое время, оттого что в ее жизнь снова вошла любовь.

Утром она непременно напишет Рори и сообщит об открытии. И одновременно напишет в Глазго, Джону Уатту, потому что он, конечно, заинтересуется этим. На следующее утро она проснулась с больным горлом, ее мучил страшный кашель, буквально раздиравший грудь. Все тело болело и ныло. И когда она села на край кровати, у нее закружилась голова.

Медленно, с величайшим трудом она оделась и вышла на кухню, где Сэмми развел в печке огонь. В изнеможении упала она на стул у кухонного стола.

— Ты больна, — сказал Сэмми.

— Да, простудилась.

— Снова ходила вечером в бухту, в самый-то ливень, за гусями шпионила.

— Да. Я видела того гуся. Я совершенно ясно видела желтую ленту у него на шее.

— Говорил я тебе, говорил, чтоб ты не смела шпионить за гусями! Ливень да теперь вот хворь — это все гуси мстят.

Мэри чувствовала себя слишком слабой, и у нее болело горло, чтобы пререкаться с Большим Сэмми. Она выпила чашку чаю, но есть была не в силах.

– Я напишу Рори несколько строк, а потом снова лягу, — сказала она Сэмми.

Сэмми ушел из дому сразу же после завтрака, не сказав куда. Она написала короткое письмо Рори, в котором говорилось, что она видела его гуся, и добавила, что ее застиг там ливень и она промокла до нитки. Письмо завершалось следующими словами: "Я простудилась и неважно себя чувствую. Придется отложить все подробности о нем до следующего письма. А теперь я отправляюсь прямо в постель".

Что касается письма Джону Уатту, то она напишет ему, когда поправится. Она написала на конверте "Авиапочта" и положила письмо в почтовый ящик на улице, приложив деньги на оплату почтовых расходов. Потом, вялая и разбитая, с идущей кругом головой, разделась и легла в постель. За обоями лихорадочно что-то грызли крысы. Веревки, замещавшие в ее постели пружинную сетку, жестко врезались в больную, отекшую спину.

ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ

Для Рори то была печальная, тревожная осень В сентябре он вернулся в Торонто, удрученный решением, которое пришлось принять. И П. Л. ничего не сделал, чтобы как-то облегчить его положение.

– Прекрасно, что вы снова здесь, - сказал профессор при первой встрече. И тотчас же начал бередить еще свежую рану: - А я было подумывал, уж вернетесь ли вы. Одно время даже побаивался, не останетесь ли вы навсегда в вигваме, до конца своих дней.