Чужаки
Шрифт:
…И вот по зову Папахина глухой, дождливой ночью в Саймановск один за другим бесшумно потянулись представители завода, рудников, узкоколейки.
Поздоровавшись с Папахиным, делегаты проходили в затемненную ставнями избу и молча рассаживались на лавку, на скамейки, прямо на полу.
Первой к собравшимся обратилась Дуня, снова вернувшаяся в Карабаш. Открутив фитиль жестяной лампы самоделки и придвинув ее на край стола, она вытащила из кармана голубую бумажку, сказала:
— Хозяин телеграмму вчера прислал управляющему.
Вот слушайте, о чем они сговариваются:
Прочитав телеграмму, Дуня разъяснила:
— Я сразу-то не поняла, в чем дело, а потом мне как будто бы кто подсказал. Дай, думаю, сбегаю к Андрею Ивановичу: он, наверное, знает, в чем тут дело, прибежала, а он и дверь-то не открывает. «Я, — отвечает, — на дому не принимаю, идите в больницу». — Да как же в больницу, если мне нужно с вами один на один. — «Все равно, — говорит, — в больницу идите». Подумала я и решилась. «Пустите, — говорю, — Андрей Иванович, я к вам не по хворости, а по особому делу». Отпер, прочитал телеграмму, нахмурился, а ничего не говорит. Неужели, думаю, мне Алексей, когда в Карабаш направлял, зря сказал про него, как нашего человека. Собралась было уж назад пойти, но тут он пододвинулся ко мне и спрашивает: «А зачем это тебе?» — «Как, — говорю, — зачем? Верные люди мне говорили, что если будет трудно, всегда к вам обращаться». Выслушал это он, за руку взял меня. «Это, — говорит, — дело серьезное., дочка. Рудники затопить хотят, оборудование вывезти, чтобы без них завод пустить не могли. Мне об этом вчера еще сказал, жалко, а ничего не поделаешь». Дуня замолчала и вопросительно посмотрела на Папахина.
Трофим Трофимович поднялся с места, подошел к столу.
— А что еще говорить? И так ясно, как божий день. Теперь все будет зависеть от нас, дадим мы увезти оборудование или нет. Вот об этом давайте и подумаем.
Из самого угла, от умывальника, крикнули:
— Пусть попробуют!
— Дураков таких теперь нет, кто бы им работать стал, — поддержали из другого угла, — а без нас они — что поп без прихода: лоб разобьют, а толку ни на грош.
— Силой могут заставить, — послышался неуверенный хрипловатый басок.
— Ну и что ж? Пусть заставят, будем работать, ничего не делая. Нас все поддержат.
— А пленные, — прохрипел тот же басок, — подведут. В прошлом году они Рихтеру помогли.
— Говорят, они теперь не в ладах, — отвечая встревоженному представителю железнодорожников, сказал Папахин. — Надули они их. Обещали домой отправить и обманули.
— Все-таки надо бы с ними поговорить, в самом деле подвести могут…
— Хорошо, переговорим! — согласился Папахин. — А как с демонтажом насосного оборудования?
После непродолжительных разговоров решили оборудование не снимать.
Узнав о приходе рабочих, пленные собрались около барака, долго и обстоятельно обсуждали, что им делать, потом выделили для переговоров своих представителей.
Делегацию пленных возглавил пожилой, крепко сбитый, приземистый австриец Отливак Павел.
Разговор сразу принял дружеский характер. Папахин,
— Плохо, что это опять не изменит нашего положения. Мы хотим домой. Мешать не будем… — Советское правительство заключило с Германией мирный договор. Разве вы об этом не знаете? — спросил Папахин.
— Неужели нас теперь могут отправить на родину? — Не веря в свое предположение, неуверенно спросил Отливак.
— Не только могут, но обязательно отправят. В Советской России давно нет военнопленных, все домой уехали.
Отливак схватил Папахина за руку.
— Тогда скажите, что мы должны делать, чтобы здесь тоже Советская власть была.
— Рабочие просят, чтобы вы отказались снимать и грузить оборудование, — ответил Папахин. — Пусть оно останется здесь.
— Для рабочих? — улыбаясь, спросил австриец.
— Угадал. Для рабочих.
— Хорошо, — согласился Отливак, — я переговорю со своими товарищами и скажу ответ. Мы против власти, не желающей отправить нас домой. Еще против потому, что она плохо относится к рабочим. Мы это видим. Подождите здесь, я скоро вернусь, — и, попыхивая трубочкой, пошел к молча стоящим у барака товарищам.
Ожидая ответа, делегаты завязали с оставшимися военнопленными беседу.
— Есть среди вас большевики? — спросил Папахин, обратившись к высокому, худому немцу с большим сизым шрамом на щеке.
Немец задумчиво покачал головой.
— Нет. Среди нас много социал-демократов, про большевиков я не слыхал.
— Как вы смотрите на Советскую власть?
— Мы ее плохо знаем, однако среди нас есть люди, которые хотят, чтобы Советская власть была и в Германии. Их немного, но все же они есть.
— А как вы смотрите на колчаковскую власть? Немец сердито махнул рукой, ответил одним словом:
— Сволочи!
Отливак вернулся с торжествующей улыбкой, пыхнув облачком дыма, сказал:
— Я говорил со своими товарищами. Мы не будем работать на своих врагов, они держат нас в плену. Мы хотим поддерживать рабочих. Нас плохо кормят, если можете, помогите. В долгу не останемся.
На следующий день к лагерю потянулись десятки женщин, стариков, ребятишек. Они несли хлеб, картошку, махорку. С военнопленными были завязаны тесные отношения.
Карабашцы хорошо знали повадки Рихтера. Знали, что он не остановится ни перед чем, чтобы добиться своей цели. По предложению Папахина на заводе и рудниках создали боевые группы. Перед ними ставилась задача срывать распоряжения администрации по демонтажу оборудования.
Рихтер был искренне убежден, что руководить таким сложным предприятием, каким был Карабаш, могут только английские и немецкие специалисты. Русских же он считал способными только для черноврй работы. «Их дело спину гнуть, а наше — пальцем указывать», — говорил он, когда речь шла о русских людях.