Чужая боль
Шрифт:
— Ну, а сексуальные с кем были?
— Юля, зачем тебе такие подробности? Ну, не святой же я. С кем-то бес попутал. Разве такого не бывает. Но ни одну не добивался силой. Только по обоюдному желанию. На меня и теперь никто не обижается. Я никого не опозорил и не ославил по городу.
— Таких мало! — вздохнула Юлька.
— Считаю недостойным рассказывать вслух о победе над женщиной. Да и победа ли это? Когда соединяются двое, это их радость. И разносить ее по всему свету просто грязно и недостойно звания мужика. Пусть светлая память о тех минутах живет меж ними светлой сказкой, чистой тайной, в какой никто не вымоет грязные руки.
—
— А если не живет, если нет ее, если все потеряно, сожжено и порвано?
— Надо искать замену. Без нее немыслима жизнь. Без любви человек умирает.
— Не сдохла, как видишь. Живу себе во зло! — не согласилась Юлька дерзко.
— Вся к живет как может!
— Ты хороший и добрый человек. Но не для меня! Не моя ты сказка. А потому давай не будем пудрить друг другу мозги. Я не признаю платоническую любовь. Считаю ее болезнью психопатов. Мы слишком разные. Ты живешь по программе, а я сердцем. Что подскажет, я так и поступаю. Ты не зажигаешь. Хотя хороший друг. Расставаться с тобою обидно, но и тянуть время нет смысла. Пойми меня верно. У тебя слишком все продумано. Я так не могу. Мне нужен ветер и крылья. Да такие, чтобы в бурю удержали.
— Не спеши, Юля! Порвать никогда не поздно. Закрыл двери и все. Больше не увидимся, — привстал Костя, словно собираясь уйти.
— У тебя сотовый телефон имеется?
— Конечно!
— Дай номер. Может, понадобится, позвоню тебе, когда настроение выровняется.
— Тогда чуть позднее приди, мне помыться надо. Не обижайся, с этой работой себя человеком считать перестанешь.
— А ты мойся. Я не помешаю.
— Смеешься? Как так можно?
— Я даже спину потру. И поверь, ничем не! обижу.
Юлька впервые в жизни мылась в присутствии парня. Он листал журнал и даже не оглядывался на девку.
— Импотент! Или слишком много обо мне наслышан. Сидит, как свечка в стакане, и не пошевелится. Вот это выдержка, — удивлялась девка и решила растормошить Костю, накинула на себя вафельное полотенце, села в кресло напротив:
— Юлька! Но не до такой же степени. Я все же живой человек и предел всему имею. Не надо меня так дразнить. Оденься. Хоть халат накинь. Не сиди так нахально. Я все-таки мужчина, считайся с этим.
— Ты, мужчина? Да чем такое докажешь?
Костя мигом повалил ее на диван. Полотенце живо вылетело из-под Юльки.
— Нет! Ты еще не готова и не хочешь меня. А я хочу, чтоб ты закипела от страсти.
— Сначала двери закрою. А потом докажу тебе! — вылетела в коридор и прямо налетела на Ивана Антоновича:
— Прикинься хоть чем-нибудь. Чего по дому русалкой бегаешь?
— Я мылась!
— А чего дверь не закрыла? Короче, слышь, завтра тебе выходной, отсыпайся хоть до вечера, русалка голожопая! — выскочил во двор, ругая на все лады бабью беспечность. Костя хохотал от души.
— Ну чего хихикаешь надо мной! Вот такой прикол получился. Хотела тебя промять, а налетела на старика. Все желание испортил, старый козел, — ругалась Юлька, а Костя, обняв девчонку, зацеловал ее всю. Та и не ожидала. Он целовал смеющийся рот, скрипящее, розовое тело.
— Костя! А вдруг я еще не вылечилась? У тебя есть защита?
— Конечно, — усмехнулся парень и в секунду овладел Юлькой. Та, соскучившись по мужчине, лежала послушно. Ей не хотелось дышать и шевелиться. Она обняла человека, словно желая слиться с ним воедино. Вот уже и
Лишь под утро, о чем-то вспомнив, попили чай.
— Так как тебя Антонович назвал?
— Голожопой русалкой, — поджала губы обидчиво.
— Теперь ты ему с неделю сниться будешь. Такое счастье обламывается мужикам нечасто. А главное, перестанет себя стариком чувствовать и научится стучаться в двери, старый пердун.
— Костя! А ты завтра придешь ко мне?
— Я не собираюсь уходить.
— А как же твоя программа?
— Мы немного изменим ее.
— А как? — села на колени, обняв парня за шею, припала к плечу послушной девчонкой и тихо слушала каждое слово человека.
Костя говорил тихо. Он впервые рассказывал о себе девчонке, какую почти не знал.
— Живу в городе вместе со старой бабкой. Она вырастила и подняла на ноги. Выучила; И хотя сама абсолютно неграмотная, меня выучила, заставила закончить институт. Хотя это было очень нелегко. В семье кроме меня еще пятеро ребят. Все разные. Никто ее не послушался. Даже школу не закончили. Бросили, не дойдя до семилетки. Все работать пошли. Кто куда, где можно было получить хоть копейку. Слесарями, мойщиками, только один водителем стал. Короче, дальше чернорабочих не продвинулись. Может, еще в том дело, что родители пили беспробудно. Дети им приносили на выпивку, а оставшиеся пропивали сами. А потом дома были базар и разборки. Это так угнетало. Каждый подсчитывал, сколько принес и сколько пропито. Упреки сыпались на все головы. Перепадало и мне, я был младшим и защититься не мог. За меня вступалась бабка. Она разгоняла всех. А меня прятала на печку, там не достать и не увидеть. Я единственный помогал ей всюду. Потом братья постепенно растворились. Один застрял в армейке. Там выучился, стал майором. Второго взяли в милицию. Третий на флоте работает. Даже доволен. Редко приезжает в отпуск и говорит, что в Смоленск никогда не переедет. Называет его глухой деревней, провинцией. А ему нужны портовые города с их весельем и шумом. Я даже не знаю, имеют ли они семьи, детей. Они крайне редко пишут о себе. Видно, не считают нужным сообщать. Да и зачем, кому?
— Ну, хотя бы родителям!
— Их давно нет. Оба умерли от пьянки. Отравились какою-то «Роялью», техническая гадость, но ее пили как спиртное. Спасти не удалось. Оба в одну ночь ушли. Перебрали дозу, так и не очухались. Хотя умерли в здравом уме и доброй памяти. Все меня уговаривали не пить и держаться подальше от спиртного. Кроме меня их никто не слышал. Все были в разъездах и на похороны не приехали. У каждого сыскались дела важнее, и я вдвоем с бабкой похоронил обоих. Братья, узнав, не огорчились. Помянули коротко и тут же забыли. Никто надолго не задержался. И только я не смог оставить бабулю одну.
— Она жива?
— Слава Богу! И хотя в последнее время часто болеет, ходит на своих ногах. Дома сама управляется. Это она меня всему научила. Я ей за это очень благодарен.
— Сколько же ей лет?
— Скоро девять десятков. А с виду и не по-думаешь, хотя горя перенесла море. Никогда не хнычет и не жалуется.
— А где ее дед?
— О, этот давно от нас ушел к другой женщине и живет там почти два десятка лет. Бабка о нем забыла.
— А ты видишься с ним?
— Зачем? Он чужой человек. Я забыл, как он выглядит. Да и кому нужен бездомный пес. Другого звания ему нету.