Чужая игра для Сиротки
Шрифт:
— Кто-то пришел, Ваша Светлость, — говорит Эсми и через мгновение я тоже слышу стук в дверь.
После моего кивка, горничная торопливо открывает.
Я в последнее мгновение успеваю запахнуться в тяжелую домашнюю накидку, потому что на пороге стоит Орви.
С корзиной цветов в одной руке, и какой-то большой коробкой, украшенной роскошными лентами — в другой.
Мы смотрим друг на друга и у меня мурашки по коже.
Он принес все это… мне, настоящей? Он меня узнал?!
— Миледи, — Орви, краснея, быстро опускает взгляд. —
У бедняги будто спица в горле — говорит еле слышно, и как-то хрипло.
Хочется броситься к нему, сказать, что это — я, Матильда, и что никакая я не леди и нечего тут передо мной краснеть, словно перед писаной красотой. Не будь между нами Эсми, я бы точно поддалась порыву, не думая о последствиях.
Но, наверное, это и к лучшему, что мы не одни.
— Король прислал вам знак внимания… — Глаза моей горничной наполняются таким восторгом, будто она наперед знает, что со всего этого добра что-то обязательно перепадет и ей. — Вы знаете, что это значит?!
Рассеянно мотаю головой, потому что все мои мысли сосредоточены лишь на том, стоит ли дать понять Орви, что я — это на самом деле я, а не герцогиня, которая слишком знатна для такого простака, как он, чтобы даже бояться без разрешения на нее смотреть.
Во всем этом хаосе и странных резких поворотах — вот как, к примеру, эта корзина и коробка — мне нужна хотя бы одна живая душа, которой можно пожаловаться на жизнь.
— Благодарю, лейтенант, — мой собственный голос звучит не лучше.
— Там записка! В цветах! — успевает выкрикнуть Орви, прежде чем горничная ловко выпихивает его за дверь.
Глава сорок вторая
Коробка довольно внушительных размеров, и пока Эсми бережно ставит ее на софу около постели, я разглядываю букет из какого невероятного количества нежно-розовых лилий, между которыми шмыгают маленькие призрачные феи. Сначала даже кажется, что они настоящие, но стоит притронуться к ним пальцами — иллюзия развеивается с маленьким хрустальным звоном. Я слышала, что Аспекты могут использовать и для создания вот таких милых мелочей, но своими глазами вижу впервые.
— Ваша Светлость?— нетерпеливо напоминает о себе горничная, как будто это не мне, а ей принесли цветы и коробку. — Там записка…
Я молча вытаскиваю маленький конверт, внутри которого такая же изящная открытка, исписанная, кстати говоря, весьма корявым почерком, но с размашистой королевской подписью.
— «Спасибо за прогулку, леди Матильда, и надеюсь увидеть вас к завтраку в том маленьком знаке внимания, который прилагаю к этому букету». — Я читаю вслух, чтобы мою бедную помощницу не разорвало от любопытства. Еще раз смотрю на коробку — не очень похоже, чтобы там был «маленький знак внимания». При желании, в нее можно было бы упаковать полцарства. — «С восхищением к вашей красоте, король Эвин Первый Скай-Ринг».
Эсми
В ворохе упаковочной бумаги и облаке мягких кружев, которых хватило бы, чтобы сшить занавески на каждое окно в моем монастыре, лежит… чокер.
Он как будто соткан из радужного тумана, капель утренней росы и дымки, которая часто поднимается над цветущими вишнями. Что-то настолько тонкое, изящное и почти прозрачное, что страшно даже пальцем тронуть.
В центре, на маленьком кольце висит оформленный драгоценной филигранью медальон: круг, в центре которого сверкает огромный изумруд.
— Мамочки мои… — Оторопело шепчет Эсми. — Тут не обошлось без лучших мастеров Артании, Ваша Светлость.
Это… дорого.
И это все, что я могу сказать о знаке внимания Его Величества.
Потому что не представляю, как эту вещь носить и что со мной будет, когда мои конкурентки узнают, чей это подарок. А они узнают — можно не сомневаться.
— Давайте примерим? — не терпится горничной. Она чуть не пританцовывает от восторга.
А мне словно ком в горле и какое-то внутреннее противоречие нашептывает, что лучшее применение подарку Эвина — завернуть его обратно, завязать банты и спрятать с глаз.
Но все же послушно сажусь на пуф перед зеркалом, давая Эсми наспех собрать мне волосы и медленно, с благоговением и не дыша, застегнуть украшение на моей шее.
Кожа покрывается мурашками, когда ее обжигает ледяным холодом драгоценного металла.
Горло сводит.
Это потому что я никогда раньше не носила ничего подобного?
Или… что-то не так?
Я не успеваю ничего сказать, лишь протянуть руки к шее, прежде чем тонкий ободок украшения превращается в удавку.
Перед глазами все темнеет, потому что в легких стремительно заканчивается воздух, и я с ужасом слышу противный хруст натянутой под ожерельем кожи.
Все еще пытаюсь сорвать себя это смертельное украшение, но пальцы немеют, и хватают только пустоту.
Я заваливаюсь на бок — удержаться за стол уже не получается.
Где-то у меня над головой вопит горничная.
Я вижу только мелькающие перед гаснущим взором юбки ее форменного платья и башмаки с тяжелыми каблуками. Почему-то в голове вертится мысль о том, что если бы я до сих пор была простой монашкой — отдала бы что хочешь за пару вот таких же башмаков на крепких приземистых каблуках.
У меня таких никогда не было.
И не было даже такого платья.
А единственная драгоценность, которую подарили лично мне, кажется, вот-вот меня же и прикончит.
Эсми, наконец, начинает звать на помощь, и я благодарю Плачущего, что у моей горничной такие крепкие развитые легкие, потому что от звука ее голоса дрожит даже пол подо мной. Или это вот так отзывается мое агонизирующее воображение?