Чужеземец. Запах серы
Шрифт:
И он посмотрел в сторону дома. В сторону маленького семейного кладбища у подножья броха, где были похоронены его родители.
— Он говорил, что самое прекрасное в жизни мужчины — лежать рядом с женщиной, которую он любит, — тихо произнес Джейми. Потом улыбнулся мне, и глаза его были такими же синими, как небо у нас над головами. — Он был прав.
Я легко прикоснулась к его лицу и провела пальцами по щеке.
— Довольно жестоко с его стороны, если он предполагал, что ты женишься так поздно.
Джейми ухмыльнулся. Килт развевался вокруг его ног под резким осенним ветром.
— Ну…
Когда я отсмеялась, то покачала головой и сказала:
— Нет. Нет, я не буду спрашивать. В общем, ты оставался девственником.
— Исключительно по милости Господа и отца, Сасснек. Не помню, чтобы я думал еще о чем-нибудь, кроме девчонок, с тех пор, как мне исполнилось четырнадцать. Но как раз тогда меня отправили на воспитание к Дугалу в Биннахд.
— И что, там не было девчонок? — заинтересовалась я. — Мне казалось, что у Дугала есть дочери.
— Ага, есть. Четверо. У двух помладше еще не на что было смотреть, а вот самая старшая — очень даже ничего. На год или два старше меня, зовут Молли. Но что-то не очень ей льстило мое внимание. Я вечно пялился на нее через стол во время ужина, а она посмотрит на меня сверху вниз да и спрашивает, мол, не простуда ли у меня. Потому что если простуда, то, дескать, мне надо отправляться в постель, а если нет, то она будет мне очень обязана, если я закрою рот, потому что ей не особенно хочется любоваться на мои гланды во время еды.
— Кажется, я начинаю понимать, как ты остался девственником, — сказала я, подбирая юбки, чтобы подняться на перелаз. — Но не могли же они все быть такими.
— Нет, — задумчиво произнес он, протягивая мне руку. — Нет, не все. Младшая сестра Молли, Табита, оказалась немного дружелюбнее. — И улыбнулся, вспоминая. — Тибби была первая девчонка, которую я поцеловал. Или правильнее сказать — первая девчонка, которая поцеловала меня. Я тащил за нее два полных ведра молока из коровника в маслодельню и всю дорогу придумывал, как заманю ее за дверь, откуда она не убежит, и там поцелую. Но у меня были заняты обе руки, так что она открыла мне дверь, и кончилось тем, что за дверью оказался я, а Тиб подошла ко мне, схватила меня за уши и поцеловала. И разлила молоко, — добавил он.
— Да уж… Незабываемый первый опыт, — расхохоталась я.
— Сомневаюсь, что я был первым у нее, — ухмыльнулся он. — Она знала обо всем этом куда больше, чем я. Но попрактиковаться нам толком не удалось — через пару дней ее мамаша застукала нас в кладовой. Она только кинула на меня сердитый взгляд и велела Тибби идти накрывать на стол, зато рассказала Дугалу.
Если Дугал Маккензи возмутился, узнав об оскорблении, нанесенном сестре, могу себе представить, что он сделал, защищая дочь.
— Я содрогаюсь, когда думаю об этом, — усмехнулась я.
— Я тоже, — и Джейми действительно содрогнулся. Потом бросил на меня застенчивый взгляд исподлобья.
— Ты ведь знаешь, что юноши иногда просыпаются по утрам с… ну, с… — он покраснел.
— Знаю, — ответила я. — И даже старики
— М-м-м-м. Ну, и утром после того, как мамаша Тиб нас застукала, я проснулся на рассвете. Мне снилась она — Тиб, конечно, а не мамаша — и я не удивился, когда почувствовал руку на своей штуке. Удивительно было то, что рука не моя.
— И уж конечно, не Тибби?
— Ну… нет. Ее папаши.
— Дугала? Какого…
— Ну, я открыл глаза, и он мне так мило улыбнулся. А потом сел на кровать, и мы славно побеседовали, дядя и племянник, названый отец и названый сын. Он сказал, как ему нравится то, что я у них живу, потому что у него нет сына и все такое. И как его семья меня любит. И как ему не понравится думать, что я могу воспользоваться такими чистыми, невинными чувствами, которые его дочери питают ко мне, и как он, разумеется, рад, что может довериться мне, будто я его собственный сын.
И все то время, что он говорил, а я лежал, он одну руку держал на кинжале, а вторую — на моих прекрасных юных яйцах.
Так что я говорил только «да, дядя» и «нет, дядя», а когда он ушел, я закутался покрепче в одеяло и увидел сон про свиней. И больше не целовался с девчонками, пока мне не исполнилось шестнадцать, и я не уехал в Леох.
Джейми, улыбаясь, посмотрел на меня. Он связал волосы в хвост кожаным шнурком, но короткие пряди, как всегда, торчали у него над головой венчиком, поблескивая медным и золотым в свежем, ясном воздухе. За время нашего путешествия из Леоха и Крэйг на Дуне он загорел, и кожа стала бронзово-золотистой, и весь Джейми напоминал мне осенний лист, весело кружащийся на ветру.
— А ты, моя красавица Сасснек? — ухмыльнулся он. — Падали к твоим ногам глупые мальчишки, или ты была робкой и скромной, как подобает девушке?
— Чуть менее скромной, чем ты, — осторожно произнесла я. — Мне было восемь.
— Иезавель! И кто счастливчик?
— Сын драгомана-переводчика. В Египте. Ему было уже девять.
— Ох, ну ладно, тогда тебя не за что винить. Сбита с пути истинного взрослым мужчиной. И к тому же чертовым язычником.
Внизу показалась мельница, очень живописная. Желтая стена увита багровыми виноградными лозами, ставни открыты, впуская внутрь солнечный свет, и выглядела она очень аккуратно, несмотря на облезшую зеленую краску. Вода весело хлестала через шлюз, а водяное колесо неподвижно замерло в пруду. Даже утки плавали в этом пруду — чирки и златоглазки.
— Посмотри, — остановилась я на вершине холма, положив руку на плечо Джейми. — Разве не прекрасно?
— Будет еще прекраснее, если колесо начнет вращаться, — практично заметил он. Потом взглянул на меня и улыбнулся. — Ага, Сасснек. Это красивое место. Мальчишкой я любил здесь купаться — за излучиной есть широкий пруд.
Мы немного спустились с горы, и сквозь заслон из ив показался пруд. И мальчишки. Их было четверо, они плескались и орали, все четверо голые.
— Б-р-р, — передернулась я, глядя на них. Для осени стояла прекрасная погода, но похолодало достаточно, чтобы радоваться теплой шали. — У меня кровь стынет в жилах, когда я на них смотрю.