Чужие грехи
Шрифт:
— Возьмешь за ниточку, ma tante, а он и двигаются, и двигаются! восхищалась раскраснвшаяся отъ восхищенія двочка. — И левъ въ клтк, и тигръ, и вс двигаются и вотъ такъ, вотъ такъ головами длаютъ!
Оля показала, какъ зври длаютъ головами.
При второй встрч дтей въ квартир Олимпіады Платоновны сыновья княгини Марьи Всеволодовны Дикаго обошлись съ Евгеніемъ, какъ съ старымъ товарищемъ. Валеріанъ сильно пожалъ и потрясъ его руку, какъ вполн взрослый человкъ. Видно было, что оба брата Дикаго давно пріучены держать себя съ свтскою развязностью, не дичась, не сторонясь при встрчахъ
— Ты здсь съ сестрой и будешь жить у тетки?
— Да, отвтилъ Евгеній.
— А отецъ и мать не увезутъ васъ къ себ?
Евгеній мгновенно поблднлъ и глухо, точно ему вдругъ что-то сдавило горло, отвтилъ:
— Нтъ!
— Отчего maman не велла спрашивать у тебя объ отц и матери? рзко спросилъ Валеріанъ.
— Не велла?.. Я не знаю… отвтилъ Евгеній, едва переводя духъ. — Теб она не велла? спросилъ онъ, длая надъ собой усиліе.
Ему казалось, что онъ вотъ-вотъ сейчасъ узнаетъ какую-то тайну о своихъ отц и матери. Сердце въ его груди какъ будто перестало биться и онъ съ трудомъ переводилъ духъ.
— Да, мн, отвтилъ Валеріанъ. — Когда вы были у насъ, я за обдомъ спросилъ у maman, кто твой отецъ и гд онъ. Она и сказала мн, что твой отецъ и твоя мать ухали и что не надо у тебя о нихъ спрашивать, такъ какъ теб грустно вспоминать о нихъ. Это правда?
— Да, коротко отвтилъ Евгеній.
Наступила короткая пауза.
— Что-же еще она говорила? спросилъ Евгеній, надясь еще услышать что-нибудь боле важное для него.
— Ничего больше не говорила, отвтилъ Валеріанъ. — А они куда ухали?
Евгеній былъ совсмъ смущенъ. Онъ не умлъ ни лгать, ни притворяться, ни ловко перемнять непріятные разговоры.
— Не знаю, отвтилъ онъ, не находя другого отвта.
— Да разв они и не пишутъ теб? допрашивалъ Валеріанъ.
— Не пишутъ… то есть, давно не писали, совсмъ растерянно отвтилъ Евгеній, у котораго словно что-то подступало къ горлу, задерживая слова.
— Отецъ твой служитъ? допрашивалъ Валеріанъ.
— Да, служитъ…
— Такъ, врно, онъ по служб ухалъ?
— Да, по служб…
— А онъ какое мсто занимаетъ?
— Мсто?.. я не знаю…
Платонъ тихо захихикалъ при этомъ отвт Евгенія.
— Какъ не знаешь? спросилъ съ удивленіемъ Валеріанъ.
— Онъ… онъ давно ухалъ…
— Да онъ военный?
— Нтъ…
Евгеній давалъ отвты какъ-бы безсознательно, наобумъ. Въ его глазахъ стоялъ туманъ, голосъ его сталъ глухимъ, сдавленнымъ, на лбу выступалъ холодный потъ. Къ счастію его княгиня Марья Всеволодовна поднялась съ мста и позвала дтей, чтобы хать. Прощаясь съ Евгеніемъ и Ольгой, она замтила Олимпіад Платоновн:
— Онъ, Olympe, кажется, нездоровъ?
— Нтъ, отвтила Олимпіада Платоновна и взглянула на Евгенія.
Онъ былъ блденъ, какъ полотно.
— Ты боленъ? Что съ тобой? тревожно спросила она.
— Я… я… ничего… мн немного дурно… прошепталъ онъ, машинально проведя рукой передъ глазами, и вдругъ быстро отвернулся и вышелъ изъ залы.
Олимпіада Платоновна, почти не слушая замчаній княгини о слабости мальчика, торопилась проститься съ нею и ея
— Женя; Женя, что съ тобою? испуганно спросила княжна, наклоняясь къ мальчику.
Онъ вдругъ поднялся съ мста, вытянулся во весь ростъ, быстро вытеръ слезы и раздражительнымъ, настойчивымъ тономъ проговорилъ ей:
— Вы должны мн, наконецъ, сказать, гд мои отецъ и мать! Пора-же перестать лгать.
Олимпіада Платоновна взглянула на него растеряннымъ взглядомъ, смущенная этимъ непривычнымъ для нея рзкимъ, строптивымъ тономъ.
— Я хочу знать!.. Мн надо знать!.. Меня спрашиваютъ, а я не знаю… ничего не знаю, гд они, почему не пишутъ, почему не берутъ насъ… Надо мной смяться будутъ… Мн стыдно… мн тяжело… а вы все молчите… не правду говорите… Такъ нельзя!.. Такъ нельзя!.. Еще будутъ спрашивать… что я отвчать буду?…
Эти фразы быстро слетали съ языка Евгенія и голосъ его изъ рзкаго и строптиваго снова мало-по-малу перешелъ въ рыдающій тонъ. Слезы опять хлынули изъ глазъ мальчика и губы его, вздрагивая, уже едва шептали теперь отрывисто фразы:
— Я-же не дурачекъ… не маленькій… не маленькій!.. Зачмъ меня обманывать!..
Княжна, растерянная, испуганная, страдающая за своего любимца, ласкала и успокоивала его, какъ умла, не находя словъ, не сознавая, что нужно сказать.
— Полно, полно, успокойся!.. Ну, перестань… Я все скажу, все… Ахъ, да не плачь-же, не плачь! шептала она, теряя голову.
— О, j'ai le coeur gros! дтски наивнымъ тономъ тихо произнесъ онъ, мало-по-малу успокоиваясь отъ ея ласкъ, припавъ къ ней головой и цлуя ея руки.
Онъ опять смотрлъ совсмъ ребенкомъ, мягкимъ и нжнымъ, а не тмъ рзкимъ и строптивымъ юношей, какимъ онъ такъ неожиданно на одно мгновеніе явился за нсколько минутъ передъ тмъ. Она сла въ кресло, онъ опустился передъ ней на колни.
— Вы мн все скажете, все, все, ma tante? говорилъ онъ, сжимая ея руки. — Мн надо знать… мн стыдно не знать про отца и мать… не знать даже, кто они… меня опять будутъ спрашивать… опять будутъ смяться…
Она нершительнымъ тономъ, подыскивая выраженія, стараясь быть мягкою и ласковой, начала ему разсказывать.
Это былъ разсказъ сыну про отца и мать, которые бросили другъ друга и своихъ дтей…
Евгеній и слушалъ, и перебивалъ ее…
— Значитъ они не любили одинъ другого?.. Значитъ они и насъ не любили?.. Вы говорите, любили? Но вдь кого любишь, того хочешь видть?… О, если-бы я не жилъ съ вами, я всегда, всегда бгалъ-бы взглянуть на васъ… Да вотъ Петръ Ивановичъ, — онъ не у насъ теперь живетъ, а каждый день забжитъ посмотрть на насъ… А они!.. Нтъ, нтъ, ma tante, они насъ не любили… Вы говорите ихъ нтъ здсь… Но вдь они могли-бы написать… А что я долженъ говорить, если спросятъ о нихъ?.. Что они живутъ въ провинціи и насъ для образованія оставили здсь?.. Значитъ, лгать надо? Въ какомъ-же город они живутъ?.. Вы не знаете?.. Что-же я долженъ говорить?.. Выдумать первый попавшійся городъ… опять лгать?..