Чужой среди своих 3
Шрифт:
— Перелистни, — просит он чуть погодя, и я, облизнув пальцы, листаю до нужной страницы. Пару минут спустя я доел чебуреки, оставив от них хвостики, и включился в работу по полной — листая, объясняя и напевая…
— Слышь, ты! Студент! — не сразу понимаю, что обращаются ко мне. Буфетчица, уперев в толстые бока руки-окорока, недовольно смотрит на меня, назревая лицом на скандал, — Поел, и вали!
— Не ругайся, красавица! — тут же реагирует Буйнов, поворачиваясь к ней и начиная плести словесные кружева.
— Ой… — не сразу, но она узнаёт его, — это же вы, да?
—
… и вот она уже выпорхнула из-за прилавка, протёрла нам стол сперва тряпкой, потом передником…
— Кофе, — пару минут спустя сообщила она торжественно, ставя на наш стол, и понижая голос… — настоящий, бразильский! Нет-нет… какие деньги!? Угощаю!
Она раскраснелась и хихикает, и я даже в некоторой опаске за Сашу. Сейчас, ещё чуть-чуть, и она потащит его в подсобку…
… но нет, что значит — опыт! Как-то очень ловко он перекрутил ситуацию так, что забота и преклонение — остались, а ненужный ему подтекст — ушёл. Я так… хм, если и смогу, то не скоро, это не просто опыт, это талант!
— Один из наших соавторов, — представляет меня Буйнов, — талантливый парень!
— Ой… — всплёскивает та руками, без особого, впрочем, пиетета, — а я думала, ты в ПТУ учишься!
— Не-а… — мотаю головой, вонзая зубы в чебурек «для своих», который — ну небо и земля (!), — на Трёхгорке работаю, ну и в вечерней учусь.
— А… ну это правильно, — мигом понимает многоопытная тётка, — рабочая биография, не последнее дело!
Киваю, давя вздох, мат… и много чего ещё. Мне эта биография, равно как и рабочий стаж — ни к чёрту не нужно! Равно как и не нужны те мелкие привилегии, которые положены элите, и которые за пределами Союза привилегиями не считаются.
Тошнит уже от мелкой фарцы, необходимости что-то доставать и крутиться, «дружить» с людьми, которым хочется давать не руку, а — в морду… Вот не советский я человек, признаю!
Наверное, в СССР есть и много хорошего, да чего там наверное… есть, как не быть! Вот только я привык жить иначе, и поэтому жизнь в СССР я воспринимаю как неудачную вынужденную эмиграцию, когда жизненный уровень просел резко. А об уровне личной свободы и вспоминать тошно…
— Не знаю пока точно, удастся ли зарегистрировать наши песни в ВУОАП, — негромко сказал Буйнов, дождавшись, пока буфетчица отошла, — но говорят, шансы есть!
С какого чёрта песни внезапно стали «нашими» уточнять я не стал. Это, в общем, коллективное творчество… Англоязычные музыканты пишут, я перевожу, иногда весьма вольно, ну и Буйнов тоже… участвует. Словечко-другое переставит, аранжировку делает… иногда.
Совесть моя почти чиста, потому что перевод, как правило, выходит очень и очень «по мотивам», и иногда он очень далёк от оригинала. Настолько, что в половине случаев можно говорить, что песню я написал самостоятельно, а исходник мне, в лучшем случае, послужил источником вдохновения. Последним, насколько я знаю, грешат и признанные поэты… чем себя и утешаю.
Очень
А вот что там Буйнов будет делать с музыкой и аранжировкой — его и только его дело. Сейчас он, втихаря от Градского, подбирает себе репертуар и присматривается к музыкантам, клятвенно пообещав мне место второго гитариста.
Ну и…
… будем поглядеть!
Стаса я увидел издали — он, при желании, умеет выделяться из толпы, не делая ровным счётом ничего выделяющегося. Стоя с сигаретой у входа, со сдвинутой на затылок вязаной шапкой, он, то и дело солнечно улыбаясь, объясняет что-то нескольким парням, помогая себе жестикуляцией.
Парни, как и почти все «Локтевцы» из старшаков, хорошо мне знакомы, да и Намина они знают. Хоть сколько-нибудь хороших неформатных групп сейчас мало, и Стас, с его харизмой и администраторскими способностями, фигура пока ещё не культовая, но уже — знаковая!
Отсвет славы человека причастного падает и на меня, хотя, конечно, масштаб не тот… и не всем это нравится. Ровесники, в общем, относятся более-менее с пониманием, хотя бывает по-всякому, в том числе и через губу. Если эта самая губа не оттопыривается в мою сторону очень уж заметно, то внимание на это я и не обращаю, ибо творческие личности они такие… не всегда приятные.
А вот среди преподавателей недовольных побольше, и среди них, к слову, преподаватель по гитаре, которому моё участие в неформальном движении не нравится разом в силу идеологических и музыкальных соображений. Нам ставят руки и голоса по шаблону — как и полагается, единственно верному, гладкому и округлому, и рок в эти советские шаблоны не вписывается никак!
Мельком взглянув на часы и определив, что в общем-то успеваю на занятия, захлопал себя по карманам в поисках сигарет. Заметив, что Стас глядит на меня, машу рукой и забегаю на ступеньки.
— Здаров! — пожимаю протянутые руки, и, вопросительно вскинув бровь, достаю сигареты, прикуривая. Мои манипуляции с часами не прошли мимо друга, и тянуть резину он не стал.
— Замена нужна, — сразу же озадачивает меня Стас, — на вторую гитару, на завтра.
— Хм… — озадачиваюсь я, пытаясь собрать мозги в кучку и вспомнить, что и как мне придётся подвигать в своём расписании, и придётся ли вообще!
График, к слову, у меня плотный и довольно-таки сложный. Помимо Трёхгорки, вечерней школы и занятий в ансамбле Локтева, отнимающих у меня львиную долю драгоценного времени, есть ещё и мебельные дела, и это не сколько собственно сборка и чертежи, столько (слава советской действительности!) встречи с «нужными» людьми. Обычную фурнитуру и лаки-краски нельзя просто купить, и даже не всегда можно придти на склад и «договориться», иногда, и не так уж редко, всё это делается через цепочку посредников.