Чужой среди своих 3
Шрифт:
Более чем уверен — большая часть людей, вынужденно подписавших документ о сотрудничестве, старается забыть об этом, как о страшном сне, а сотрудники органов, выполнив план по стукачам, кладут нужные документы куда-то далеко-далеко, относясь к делу очень формально и не утруждая себя лишней работой.
Не помню статистики, да собственно, и никогда ей не интересовался, но количество информаторов к моменту развала Союза, исчислялось как бы не сотнями тысяч! Поделить эти сотни тысяч на количество милиционеров и сотрудников КГБ, непосредственно работающих со стукачами, и на выходе получится пшик!
Формализм,
… ну и дают. План.
Рядовые сотрудники план по информаторам выполняют, ну а те, кто чуть повыше, получают ещё один инструмент влияния и возможность надавить, по необходимости, едва ли не на любого мало-мальски заметного человека. Да и сам человек, помня, что давал подписку, зачастую ломается, начиная вести себя с государством заметно более осторожно, и какая уж там диссидентская деятельность…
Все об этом, в общем, знают, и относятся не то чтобы с пониманием, но и без особого осуждения. Нормальная жизнь тоталитарного общества, для большинства привычная с детства.
Но рисковать? Увольте! Может, информатор стучит всерьёз, или отрабатывает какие-то грешки, или…
… поэтому дописал и подчеркнул! Во избежание.
«- Да вроде не хочется…» — задумался я при виде двери в туалет, но, пожав плечами, зашёл-таки сделать контрольный попис, а потом, не теряя времени, подхватил чехол с гитарой и выскочил из квартиры. На улице всё так же темно, но народу побольше, да и мороз, кажется, пошёл на убыль.
Постояв на остановке, влез в автобус и устроился с гитарой на задней площадке, не претендуя на сидячие места. Да и смысл? Пока отогреешь собственной жопой ледяную сидушку, так или выходить пора, или место уступать, так что, за редким исключением, в транспорте я просто не сажусь.
Вездесущие бабки, которым всегда и везде надо, чуть ли не сходу начали переругиваться, и, признаться, я так и не понял, по какому поводу! Хм… да и нужен ли им повод? Нет повода, так найдут, придумают…
На следующей остановке они переключились на молодую парочку, зашедшую в автобус и вставшую в обнимку — то бишь шалаву, которая никогда не сможет родить нормального ребёночка, и телка неразумного, а одновременно — алкоголика и уголовника.
— Вона! — тычет пальцем сморщенная Яга, наливаясь ненавистью, — Глядите, как зыркает! Чичас ножик достанет и вжух, вжух! Всех зарежет!
Не все в автобусе согласились с авторитетным мнением старых, поживших людей, которых надо уважать и слушать просто в силу возраста. Среди несогласных нашлись такие же старые и пожившие, с собственным, единственно верным мнением. Дискуссия о современной молодёжи и её моральном облике развернулась на весь автобус — так, что я вышел на одну остановку раньше, пока меня не зацепило брызгами скандала.
На подходе к ПТУ меня остановила была стайка гопников, то бишь местных учеников, имеющих некие права, которые они, как водятся, толкуют весьма расширенно.
— Слышь… — сплюнув на снег, начал было долговязый прыщеватый парень в стильном ватнике, но его тут же одёрнули.
— … да это этот… —
Долговязый Сева, как бы реабилитируясь за недружественный приём, пообещал мне, если что, придти с парнями куда угодно. Всё это, как и полагается, с «артиклем Бля», цвирканьем слюной на заплёванный и замусоренный снег, и активной, но несколько однообразной мимикой, которую сам Сева с друзьями, полагает, судя по всему, очень грозной.
После чего, выцыганив американскую сигарету «на потом», Сева бережно сунул её в полупустую пачку «Беломора» и раскрылился, чувствуя себя победителем по жизни.
— Давайте! — я попрощался с парнями, и, не оглядываясь, поспешил в здание ПТУ. А они остались, как я понял — охранять то, что в охране не нуждается, демонстрировать присутствие и помечать территорию бычками, семечковой шелухой, плевками и прочими телесными жидкостями.
— Музыкант, — проворчала немолодая тётка в синем застиранном халате, встретившая меня в холле, — Давай, ноги вытирай! Ходют тут…
Не слушая её рассуждения о бездельниках и о том, что в её время музыка была такой, как надо, а не то, что сейчас, послушно пошоркал ногами по грязной тряпке и прошёл внутрь, в актовый зал. В спину бурчали что-то недовольное, и кажется, не слишком для меня лестное, но задерживаться и уточнять не стал — вахтёры и уборщицы не те люди, с которыми я хотел бы вести дискуссии, на любые темы.
— Задерживаешься, — недовольно кинул мне взъерошенный Буйнов, выглянувший из-за кулис, — чего так поздно?
— Доброе утро, — я не стал начинать свару, напоминая, что и так пришёл за полчаса раньше условленного времени.
У него сейчас сложный период «развода» с Градским. Выясняются отношения, делятся песни и площадки для выступлений, и происходит вся та хрень и хтонь, что и при всяком разделении коллектива, умноженная на творческий бардак и самомнение каждого из Творцов.
Пока вообще непонятно, будут ли они проходить мимо друг друга, старательно отворачивая головы, или, как это нередко бывает, Буйнов продолжит сотрудничество с Градским, выступая как клавишник в его коллективе и попутно развивая собственный. Я от всего этого старательно дистанцируюсь, демонстративно лишаясь слуха, как только речь заходит о том, кто из них прав, кто лев, а кто — козёл и скотина, который тащит одеяло на себя.
Раздевшись, кинул пальто на кресла первого ряда, и включился в работу.
— Вот, глянь… — и через пару минут, вооружившись инструментами, я начал копаться во внутренностях колонки, решая проблему со звуком.
Не то чтобы великий специалист, но как и многие в моём времени, я собирал и отлаживал себе комп, настраивал телефон, и очень нередко работал за «тыжпрограммиста» для родственников, приятелей и девушек, так что «база» у была меня вполне достойная. А здесь, в этом времени, имея отца — механика очень широкого профиля, и кучу свободного времени, я научился многому, умею и понимаю много больше среднего обывателя.