Чужой среди своих 3
Шрифт:
С социалкой, которая якобы оправдывает всё это безобразие, тоже не всё гладко. Даже если отставить в сторону колхозы с их крепостным правом и пенсиями в три рубля, то куда подевался декретный отпуск в три года?! Тот самый, оплачиваемый!
А нет его[viii]… как нет и многого другого. Поэтому и думаю, что либо это не тот СССР… либо все эти блага появились уже на закате страны, в 80-е, во время либерализации…
… либо «свидетели СССР» просто врут! Врут, как очевидцы[ix], потому что хотят помнить только хорошее.
Утрамбовав
— Елизавета Антоновна! — заметив химичку, машу ей, преисполненный самой отчаянной надеждой.
— Миша? — сощурилась она, останавливаясь и цепляя на нос очки.
— Да помню, помню… — сказала она таким тоном, что у меня всё рухнуло внутри.
— Я… — она снова сняла очки и протёрла их шалью, — поговорила с директором, но знаешь… он решительно против!
— Он… — учительница запнулась, будто подбирая слова, — тяжёлый человек. Знаешь, из тех, кто полагает свою точку зрения единственно верной…
— Не подумай! — смущённо опомнилась она, вильнув глазами в строну, — Он… хороший человек! Настоящий коммунист, в Партии с сорок третьего года! Воевал! В составе агитбригады на фронте бывал.
— Да… я понимаю, — выдавливаю с трудом, — Спасибо!
— Не расстраивайся! — Елизавета Антоновна положила мне на плечо руку, — жизнь на этом не заканчивается, и знаешь, оно, может, и к лучшему!
Выслушиваю это, кивая не всегда впопад, и потом, накинув наконец пальто, которое до того держал в руках, иду к выходу, преисполненный самого дурного настроения и желания напиться. А всего-то — хотелось договориться с директором школы о свободном посещении…
… но нельзя! Даже если в принципе можно. Свободное посещение и экстернат в СССР не приветствуются — из педагогических, как я понимаю, соображений. Досрочная сдача экзаменов — аналогично.
В законах они прописаны, но вещи такого рода оставлены на откуп ГОРОНО, директорам школ и учителям, а они, все вместе взятые, очень не любят чего-то, что хоть чуть-чуть выходит за рамки!
Это ж… бумаги! И внимание, и…
… проще отказать. Потому что в противном случае — комиссия, внимание… а в СССР внимание начальства редко к добру.
А я, да и вся наша семья, неудобные в силу национальности и биографий, так что внимания будет — хоть отбавляй!
— Ладно… — постановляю, выйдя наконец из школы в декабрьскую метель, — мы пойдём другим путём!
Я ещё не знаю, как, но ситуация эта мне обрыдла до крайности. Школа, мать её… я ведь шёл навстречу, участвуя в самодеятельности и в олимпиадах, выступая в шахматных турнирах.
Дирекция всё это воспринимала как должное, не делая ответного алаверды[x].
Я уже подходил к ним и сам, и вместе с родителями, и посылал отца… но нет.
— Ну и чёрт с вами! — сплёвываю и ускоряю шаг, спеша
Дома, отряхнувшись в подъезде от снега веником, поставленным возле входной двери специально для этих целей, повесил пальто на вешалку, погладил ткнувшуюся мне в колени в Панну и разулся, сразу же сунув ноги в тапочки и пройдя в ванную. Умывшись, с минут стоял, глядя на себя в зеркало, а потом, набрав в тазик ледяной воды, решительно сунул туда голову!
— Ну вот, — глуховато сказал я, глядя в зеркало минут спустя, — совсем другое дело!
Спохватившись, вытер голову полотенцем, благо, стрижка у меня короткая, под бокс, да и стригся я на той неделе, не успев обрасти. Битловские патлы, увы, не для меня, по крайней мере, не сейчас. Подростковый, мать его, пубертат во всей красе, и если прыщей и угрей у меня не слишком много, то вот с волосами беда.
В комнате, переодевшись в домашнее, прошёл на кухню, где слышны разговоры гостей.
— А, Мишенька, дорогой, иди сюда! — приветствует меня тётя Ида Рубинштейн, и я, как послушный еврейский мальчик, позволяю себя поцеловать, потрепать за щёки и выслушать, что я стал совсем взрослым и красивым. Тётя Ида — такая еврейская стихия, в честь которой в будущем называли бы ураганы.
— Добрый вечер, — чуть запоздало здороваюсь с остальными и наклоняюсь к маме, клюнувшей меня в щёку.
На кухне — все свои да наши, и даже Бронислава Георгиевна, через одного из супругов — тоже да! Биография у неё сложная, запутанная, и количество мужей, арестов, этапов и проведённых в лагерях лет несколько избыточно и с трудом умещается в голове.
Всё это ещё и сжато, насыщено событиями до предела, звучит именами, встречами и родственными связями. А до кучи — подписками, регулярным отдыхом в санаториях, где собираются только многажды проверенные и заслуженные товарищи, и связями, такими разветвлёнными и странными, что мне её жизнь кажется одной большой фальсификацией.
В кухне пахнет ёлкой, колбасами, котлетами, чесноком и спиртным. Собравшиеся уже вкусили, раскраснелись, оживились и раскрепостились, так что и разговоры ведутся достаточно эмоциональные, и как это водится в таких компания и в таких ситуациях, почти непременно через призму политики.
— Тяжёлый был день? — негромко осведомляется мама, усаживая меня за стол и хлопоча. Вокруг — разговоры, разговоры…
— … он наградил Насера орденом Ленина и Золотой Звездой за уничтожение египетской коммунистической партии, но не дал ему орден Победы за поражение в шестидневной войне! — дядя Боря Хейфец разводил руками и хохочет заливисто над собственной шуткой, но в этом смехе слишком много нервов.
— Ещё ложечку… — прошу маму, — хватит!
Прицелившись, подцепляю вилкой ломтики колбасы, ветчины и всякой вкусной разности, щедро, с горкой, наваливая на тарелку поверх салата. День был длинный, время позднее, и жрать хочется — как не в себя!