Чужой среди своих 3
Шрифт:
— Подождите, — буркнул он приятелям, отходя в сторонку. Достав «Беломор» из кармана, он прикурил, сложив ладони лодочкой, — Ну, чего тебе? Чего пришёл?
Взгляд недружелюбный, колючий… и от такой встречи я аж растерялся.
— Пришёл, — сказал Петрович, распаляясь, — Тебя, сукина сына, Родина вырастила, воспитала, а ты… Сукин сын!
Он сплюнул на землю тягучую слюну и табачную крошку… а меня будто приморозило к асфальту. В голове никаких мыслей… и мне бы развернуться и уйти, но не идут ноги.
— … не работник, а чёрт те что, — слышу как
— … макли эти ваши еврейские, — сказал он и закончил ругательствами.
— Пошёл вон! — это уже он мне в спину…
… и я пошёл. А в голове бьётся обида и единственная мысль — я ведь знал… знал, что кончится именно так!
Но тогда какого чёрта? Зачем мне надо было выслушивать это? Я ведь уже решил уезжать, я не хочу здесь жить, я…
… чувствовал, как разрастающаяся обида рвёт все те незримые, но многочисленные нити, связывающие меня с этой страной. Нити, которыми я, пусть и нехотя, обзавёлся за почти два года жизни здесь, и теперь меня не держит ни-че-го…
— Прививка от ностальгии, — зло сплюнул я, ускорив шаг и вытерев глаза тыльной стороной ладони, и будто током ударило понимание:
Я ведь сейчас стал тем самым человеком, который говорит «Эта страна», а не СССР. Я теперь ненавижу не просто строй, но — страну…
… и ведь понимаю прекрасно, что это — тоже неправильно! Но сделать ничего не могу, да и наверно, не хочу…
Домой я пришёл нескоро, перемерив шагами московские улицы. Настроение моё за эти часы переменилось с горячечного, со сжатых кулаков и фейерверков мыслей, до заледенелого, когда не то чтобы всё равно, но на всю эту ситуацию я смотрю теперь отстранённо, через ледяную призму обиды.
Раньше, думая не о спасении СССР, а о дальнейших шагах — реформах, программах эвакуации учёных после неизбежного развала и прочем, я, хотел того или нет, но постоянно мысленно спотыкался о чистую благотворительность. Понимая, что нужно сосредоточиться на основных направлениях, а остальное — если и как получится, я всё равно обдумывал варианты помощи старикам и малоимущим, а сейчас мои мысли стали более математически выверенными…
… и я мысленно отсекаю лишнее.
Я не считаю, да и, надеюсь, никогда не буду считать тридцать миллионов вымерших людей, не вписавшихся в рынок[ii], циферками на экране компа, статистической погрешностью. Но уже понимаю, и главное — принимаю, всех я спасти не смогу… да и наверное, никто не сможет.
— Я дома! — громко сообщаю в прихожей, стягивая шапку с головы в карман куртки и начиная разуваться.
— Не замёрз? — поинтересовалась мама, — Ужинать будешь?
— А чем так пахнет? — тяну носом, чуть переигрывая в своём энтузиазме.
— Шурпа, — отозвалась мама, — Изольда Марковна сегодня приходила в парикмахерскую, баранины занесла. Минут через двадцать готово будет. Или борща поставить?
— Ну… — прислушиваюсь
Поздоровавшись с Бронисловой Георгиевной, выглянувшей из своей комнаты, я проскочил в ванную комнату, где, заткнув пробкой ванну, сразу включил горячую воду. Пару минут спустя, не дождавшись, пока ванна заполнится, улёгся в горячую воду, трогая иногда ногой тугую струю воды, рвущуюся вниз с шумом, клёкотом и шипеньем на зависть иному гейзеру. Горячая вода согрела меня буквально и метафизически, и произошедшее сегодня уже не кажется таким страшным.
За ужином я всё больше отмалчивался, слушая разговоры родителей. Дважды взяв добавку шурпы, и поставив грязную тарелку в мойку, я с некоторым сомнением посмотрел на бублики, выложенные на столе на блюде, но решил, что справлюсь с этой задачей!
— … она так с поджатыми губами и ходит, — снова рассказывает мама о работе. Она, как и большинство женщин, должна рассмотреть ситуацию с разных сторон, по много раз, так что, даже не слушая особо, я в курсе всех жизненных перипетий «девочек» с работы, их сложных и запутанных взаимоотношений между собой, и ещё более сложных — с клиентками.
Парикмахерская, в которой работает мама, в будущем, наверное, была бы названа салоном, и хотя окрестные бабушки тоже стригутся здесь, но значительная доля клиенток — дамы, что называется, «с положением». В основном это дамы из торговли и жёны ответственных работников, так что парикмахерская, по факту, занимает нишу почти светского салона и биржи разом.
Почти всегда там что-то на что-то меняют или продают, приглушают голоса, обсуждая знакомых профессоров и поступление в престижный ВУЗ двоюродной племянницы, и обмениваются сплетнями, подчас стратегического уровня.
— Сложнее стало? — перебиваю маму, рассказывающую о проблемах на работе, связанных с информацией о «вызове» и подачей документов в ОВИР.
— Не слишком, — чуть улыбается мама, дёргая плечом так, что я понимаю — стало, и ещё как стало… В голове крутятся мысли, но собрать их в кучу не могу — слишком уж перегрел мозги сегодняшними событиями.
Отец, слушая это, чуть нервничает, сжимая кулаки.
— Мне Пётр обещался переговорить насчёт работы, — вставляет он, когда мама сделала паузу, — у них в магазине грузчика ищут.
Вздыхаю, пряча лицо в чашке… С деньгами у нас полный порядок — северных накоплений хватит на несколько лет жизни. Заработки там неплохие, а тратить попросту не на что, и если не гулеванить, то за пару-тройку лет можно скопить неплохую сумму.
Но у отца свои тараканы, и ему кажется, что если он не работает, не приносит домой получку и аванс, то он — нахлебник. Говорено на эту темы было много — и мной, и мамой… но кажется, без толку.
— В магазин? — спохватываюсь я, перебивая маму, снова начавшую говорить, — Прости мам… пока мысли не улетели, ладно?