Чужой среди своих. Чужой среди своих
Шрифт:
— Это как?
— Да все очень просто, потому и пистолет имеет такой тонкий ствол и маленький вес. На самом деле, стволом, ну как бы однозарядным, является гильза, внутри нее сгорает пороховой заряд, но газы не выходят наружу, а давят на поршень, который толкает пулю. Основной разгон проходит внутри гильзы, она же принимает на себя все давление, ствол служит только для направления полета пули. Раньше пытались делать телескопические поршни, но оказалось проще сделать два движущихся в противоположных направлениях толкателя. Один толкает пулю, а второй саму гильзу вместе с пулей — скорости-то всё равно складываются, а так еще и о извлечении стреляной гильзы думать не надо — вылетает она следом прямо через ствол.
Но
— Воспитанник Еремушкин!
— Я! — от волнения голос выдал нечто похожее на мышиный писк.
— Ко мне!
— Есть! — вторая попытка прошла, кажется, более удачно.
Проходя вдоль строя, Федька точно понимал, что многие сейчас улыбаются. Он будто видел себя со стороны — мальчишеская фигура в трёхкратно подвернутой на рукавах и штанинах форме, пытающаяся «тянуть носок» и изображать строевой шаг. Но во взглядах, которые сейчас он чувствовал всей кожей, не было насмешки, скорее гордость.
А потом все стало лишним. Подойдя ближе, он увидел глаза Марь Иванны, как все называли командира группы, и совершенно забыл об окружающем.
— … за неустрашимую храбрость, проявленную в бою с неприятелем… — кажется даже небольшой ветер затих, стараясь услышать продолжение, — «по приговору роты», — тишина со стороны замершего строя будто зазвенела одобрительно и радостно, — … воспитанник Еремушкин награждается знаком отличия «Георгиевский крест четвертой степени».
Майор сняла собственную награду и приколола ему слева над сердцем, со словами: «Носи с честью, я его за настоящее дело получила».
— Я… наверно должен что-то сказать? — от удивления Федор совершенно потерялся, не зная, куда себя деть.
В глазах напротив, совершенно неожиданно, появилась какая-то растерянность и даже неуверенность, впрочем, быстро сменившаяся решимостью, будто командир определилась с чем-то очень важным.
— Скажи: «Служу народу и спецназу!». Этого будет достаточно, — шепнула она.
— Служу народу и спецназу!
— Стать в строй!
Потом его тормошили со всех сторон, норовя то обнять, то потрусить. Молодой голос подкинул бессмертную мысль: «Надо бы обмыть». На нее разом зашикали: «Думай головой, балоболка, какое «обмыть» в поле?». Кто-то задумчиво заявил: «А ведь теперь и подзатыльник не дашь — по уставу не положено!» — и все разом отчего-то рассмеялись.
Веселье продолжалось до того момента, пока грустный голос не напомнил: «Полчаса до выхода», — и все разом разбежались, заканчивать сборы, оставив Федьку посреди всеобщей суеты сжимать в кулачке серебряный крестик награды. Правда почти сразу подошла Зайнаб и помогла перецепить награду на внутренний слой камуфляжа.
— Это, Волчонок, ведь не просто крашеная ткать, она и радиоволны неплохо поглощает. Так что, уж извини, пусть и не покрасуешься, зато в прицеле меньше светиться будешь…
Через собирающийся лагерь прошла, раздавая распоряжения, заместитель командира Сойка, и замерла как вкопанная перед сидящей на груде вещей «на выброс» Машенькой. Девушка поглаживала бока гитары, которую точно теперь предстояло бросить.
— Так, а может все же поднимешь нам «боевой дух и мотивацию», — Сойка явно слегка ерничала, но в голосе звучало скорее ожидание, чем насмешка, — не зря же ее брали?
В ответ Машенька только кивнула и перебрала струны. Все мигом замерли, стараясь не пропустить ни слова зазвучавшей песни:
Ну— Да уж, — пробормотала в возникшей тишине Сойка, после того, как отзвучал последний аккорд, — умеешь ты, Машенька, вдохновить и направить.
— Ага! Особенно про «сыновей» в тему получилось! — хохотнула неугомонная Клуша.
Остальные промолчали — каждый, видимо, думал о своем.
Если Федька и думал, что былые заслуги и даже награда позволят ему общаться со взрослыми на равных, то мигом убедился, что такое, если и возможно, то только пока ведешь себя по-взрослому. Стоило попытаться покачать права, как его мигом поставили на место и не самым приятным способом.
Просто, перед самым выходом, Сойка, проходя мимо, бросила: «Кувалда, несешь Волчонка». В ответ на что Федор, разобиженный в лучших ожиданиях, заявил: «Еще чего! Да я от вас не отстану!». За что мигом и огреб по самое не балуйся — не успели еще брови заместительши командира достигнуть верхней точки, как шею что-то кольнуло, и ласковый голос отрядной медички над ухом произнес: «Маленький мальчик забыл, что приказы не обсуждаются, а теперь закрываем глазки и крепко спим, это — тоже приказ…». После чего потерявшую чувствительность тушку запаковали в некое подобие парашютной подвески и прицепили на спину Кувалде.
Пришлось действительно отсыпаться впрок.
Наслаждаться забытьем, однако, долго не пришлось, уже на третьем привале, шипя сквозь зубы подслушанные у взрослых словосочетания не слишком понятного смысла, Федор растирал занемевшие ноги еще не слишком чувствительными руками.
— Командир, надо бы поговорить. — Фраза, сказанная не слишком громко, произвела эффект шоковой гранаты. Даже Федор бросил свое занятие и во все глаза уставился на происходящее буквально в пяти шагах от него.
— Так что скажешь? — В голосе тетеньки звенит непонятная настойчивость. Замерев перед сидящей на камне майором, она не обращает внимание ни на то, что ее собеседница закрыла лицо ладонями, будто стараясь спрятаться от происходящего, ни на то, что все в лагере замерли и смотрят только на нее, ни на неслышно возникшую за спиной фигуру. А рука у вдруг образовавшейся «тени», между прочим, расслаблено лежит на поясе рядом с рукоятью ножа.