Чужой
Шрифт:
«Худо дело, — подумал он, превозмогая боль в простреленном плече (еще одна пуля, как он понял, застряла где то в поясничном отделе… может, из за этого ранения он и не ощущал свои ноги, никак их совершенно не чувствовал). — Лучше бы сразу — наповал! А теперь эти з в е р и будут измываться… Будут пластать ломтями, по кусочку. Чтобы по максимуму продлить мучения… а заодно и попытаться выпытать у жертвы какие нибудь ценные для них сведения».
Другой, может быть, после столь серьезных ранений уже отправился бы на тот свет. Но Супрун все еще жив, все еще в сознании; собственное недюжинное здоровье теперь, кажется,
Тахир, убедившись, что пленник не вот чтоб помирает, что он способен думать, соображать, переживать, говорить, наконец, решил не форсировать события.
Он ожидал уже в самом скором времени новостей от своих парней, которые получили от него конкретные задания.
В том числе велась работа и по родне, по ближним связям этого русского амбала, которого нужно расколоть — любой ценой, во что бы то ни стало.
Он выключил камеру. Встал чуть сбоку, возле лесенки — он передвигался аккуратно в этом довольно тесном пространстве, старался не прислоняться к покрытым плесенью дощатым стенам, чтобы не запачкаться.
— Слушай ми ня сюда, Супрун! Внимательно слушай, да?! И соображай давай… думай!! Ты си ирьозно ранен! Ти ибе врача нада… медик! Чтоб сделал а аперацию! Две пули нада да астать! А адна — в плече, вта арая — в спине застряла! Раны нада па ачистить и зашить! Та агда будишь жить, будишь а апять зда аровый! Ты нам всё расскажешь, да? И мы сразу па авизем тибя к врачам, в бальницу, на а апирацию!!
— Да пошел ты! Не верю… Ни единому твоему слову не верю, собака!!
Тахир криво усмехнулся — этот русский, похоже, решил поиграть в «героя». Он, конечно, крепкий орешек. Но ничего, ничего, и не таких доводилось «колоть».
— Ти и на астаящий ба аец, Супрун… уважаю! — сказал он после довольно длительной паузы. — Ти и мужчина… не то что тва аи дружки! Ка аторые бросили ти ибя! Трусы… шакалы! Ка аво ты защищаешь?! Вот а ани точно са абаки! Сби ижали все… уехали… а аставили тибя аднаво!
— Суки, — пробормотал Супрун, адресуясь всем сразу, и к «своим», которые, действительно, бросили его, не вынесли из под огня, и к этим двуногим зверям. — Мрази… ненавижу!
— Так только шакалы си ибя ведут! Н а ш и никогда так ни и делают! Мы не аставляим сва аих раненых и убитых… не то что в а ш и!
— Не физди! Били вас, черножопых… и дальше будут бить! Даже если меня на кусочки станете резать. Отсоси… я вам все равно ничего не скажу!!
— Плохо, очень плохо, — Тахир укоризненно покачал головой. — А может би ить еще хуже! Знаи ишь, что ми и с тобой можем сделать?!
— А мне пох! — Супрун закашлялся… какое то время его грудь сотрясали мучительные спазмы. — Я… — чуть отдышавшись, сказал он, — я все равно… не жилец! Поэтому — отвали!
— Ми и, Супрун, сначала кастрируем ти бя! Панимаишь?! Всё это будет записано на камеру, да?! Па атом а атрежем ти ибе тваю глупую голову!! Если, ка анечно, ты не скажешь нам, кто ти ибя паслал в Выселки! И кто и ище там был с та абой! Гавари, как их всех за азвут?! Где а ани праживают? И где, на ка аво работают!
— Они сами тебя найдут! Тебя и твоих вонючих пастухов!! И будет вам всем тогда — полный звиздец!!
— Так я ж ти ибя и пра ашу: скажи мне, кто а ани такие! Ми и забьем стрелку, па агаварим, как деловые люди, да?!
— Кол тебе в глотку! И хрен на всю морду!!
— Ну
Какое то время они оба молчали. Супрун натужно дышал, прикрыв тяжделые опухшие веки. Тахир не торопил события — пусть пленник как следует обдумает те слова, которые слышали его уши.
Наверху, в комнатушке, послышались звуки лезгинки. Тахир узнал звук собственной мобилы, которая осталась лежать в кармане пиджака.
— Ваха, звонят!
Шофер извлек трубку из пиджака, присел на корточки возле лаза и передал сотовый его хозяину.
Тахир сверился с экранчиком — Шамиль звонит, младший брат.
— Слушаю.
— Мы пробили адрес, — послышалось в трубке. — Я послал туда двух наших. Информация подтвердилась… Вот только что мне прозвонили и сказали, что она вышла из дома. Там… в двух кварталах от ее девятиэтажки… детский сад! Кажется, она пошла забирать ребенка! И вот что… у нее живот… как будто арбуз проглотила!
— Брюхатая, что ли?
— Говорят — да. Заметно… очень заметно!
— Так, так… Это хорошая новость. Прозвони Ильясу, он даст команду своим ребятам! И транспортом, если понадобится, обеспечит!
— Понял, сейчас буду ему звонить!
— Но без моей команды ничего не предпринимайте! Я через несколько минут перезвоню! Все, отбой!
Тахир отключил трубку и сунул ее в задний карман брюк.
Надо сказать, что он не слишком то опасался прослушки. Во первых, он и его люди, когда приходилось действовать в схожих ситуациях, взяли за правило периодически менять «симки». Во вторых, у них не принято называть в ходе стремных переговоров друг друга по имени. А в третьих, — и это главное — их переговоры попросту некому здесь прослушивать. По той простой причине, что эксперты, способные разобрать их наречие, в местных органах отсутствуют. А среди их собственного клана предателей, готовых пойти на сотрудничество с властями, отродясь не водилось.
Тахир посмотрел — сверху вниз — на корчащегося на грязном брезенте пленника. Лицо у самого Сайтиева преобразилось: оно стало хищным; его ноздри раздувались, как у волка, почуявшего легкую добычу.
— Супрун, а Супрун?! У ти бя есть си истра, так?!
Он выждал какое то время, еще раз повторил вопрос, но пленник — помалкивал.
— Твая си истра… пра аживает по адресу… — он назвал тот адрес, который ему только что сообщил Шамиль. — «Двушка» на чи итвертам этаже, так? Сви итлана ее за авут, верно? Муж тва аей старшей си истры работает в мебельном маркете — он на сва аём грузавике развозит мебель па а дамам! У них ри ибенок — твой пли имянник! В садик ходит, да?! А твая си истра… она что, а апать беременная, да? Ах, какая ха арошая у ти ибя ра адня, ба аец! Ты, наверное, любишь сваю си истру Светлану, да?