ЧВК "Пересвет". Книга третья
Шрифт:
— Это приятно, Дарья, — улыбнулся я. — Мы готовы следовать за вами к этим удобствам.
Лифт поднял нас на верхний этаж, подальше от шума пассажирского терминала. Стеклянные двери бесшумно раскрылись, впуская нас в помещение для важных персон. Если попробовать описать его всего двумя словами, то на ум приходит словосочетание «неброская роскошь». Мягкий тёплый свет, мягкие диваны и кресла расставлены так, чтобы посетители могли вести приватные разговоры, терпкий запах кожи, перемешанный с ароматами свежесваренного кофе. У одной стены
— А тут не очень-то и многолюдно, — сказал Шеф, оглядывая помещение. — Пойду, помочу горло. Надеюсь, виски тут такой же шикарный, как и вид.
— Присоединяюсь, дружище! — прогудел Дамьян. — Выпьем за удачное начало путешествия.
— Да уж, — хмыгнул Шеф и зашагал к бару. — Вашество, ты с нами?
— Нет, что-то нет желания, — покачал я головой.
Я занял диван у окна, выходящего на взлётно-посадочную полосу, живущую своей собственной жизнью, подчиняющуюся своим собственным законам. Самолёты взлетали и заходили на посадку, пришвартовывались к посадочным шлюзам. Я не мог не отметить, что самолёты отличались по внешнему виду — вместо привычных мне тушек боингов и аэробусов с плавными, скруглёнными формами, на бетоне красовались пассажирские машины с хищными формами, широкими фюзеляжами. Было в них что-то знакомое…
Мне вспомнился визит в Центральный музей военно-воздушных сил в подмосковном Щёлково. Среди боевых машин красовались и экземпляры гражданской авиации. Среди них как раз и был сверхзвуковой ТУ-144. Самолёты на взлетно-посадочной полосе чем-то напоминали его.
«Они практически все сверхзвуковые! Гражданская авиация тут летает гораздо быстрее, чем в моём прежнем мире!»
Я устроился на диване и некоторое время наблюдал за происходящей за окном жизнью аэропорта. Незаметно усталость сморила меня — все же до конца я еще не восстановился.
— Младший княжич Басманов-Астафьев собственной персоной.
Мужской голос, разбудивший меня, был незнакомым, но в нём звучали явные аристократические нотки.
— Кто вы? — я моментально проснулся.
В стоящем рядом кресле сидел изысканно одетый мужчина. Нет, даже не изысканно — безупречно одетый. Идеально подогнанный костюм, начищенные до зеркального блеска туфли, ухоженная бородка-эспаньолка, темные волосы, зачесанные назад. И при всем этом доске от незнакомца исходила аура хищника, привыкшего получать желаемое любой ценой.
— Неужели вы меня не помните? Мы встречались с вами лет пять назад на приеме, устроенным вашим батюшкой.
— Ваше лицо кажется мне знакомым, но вот остальное… Навалилось столько всего, — попытался отвертеться я. Меньше всего мне сейчас был нужен знакомый из прошлой жизни Максима Басманова-Асафьева!
— Вид у вас и впрямь немного болезненный, княжич. Простите за прямоту, — незнакомец приложил ладонь к груди и слегка поклонился. — Я посол Британской Конфедерации. Точнее — бывший посол, но на момент нашего с вами знакомства был
Представитель Британской Конфедерации? Если он иностранец, то откуда такой безупречное русское произношение? Хотя… Оно слишком безупречное! Словно каждое слово выверено, продуманно и вплетено в речь в самом подходящем месте. Носители языка так не делают просто потому, что им не приходится выстраивать речевые конструкции сознательно, они делают это на подсознательном уровне. И делают это с допущениями, сокращениями, жаргонизмами и, иногда, ругательством и матами. А этот тип не был носителем великого и могучего, хотя и очень старался походить на оного.
— Должно быть встречались с его императорским высочеством? — Это было всего лишь предположение, но визит Императора в Крым давал основу для подобных догадок. И, как оказалось, не зря.
— Вы невероятно прозорливый человек, княжич, — бесстрастно улыбнулся Эндрю Стивенсон. — К сожалению, ваш Император отказался меня принять, сославшись на государственные дела.
— Империя огромна, дел много, господин Стивенсон.
— Даже слишком огромна, княжич Максим, — снова улыбка, лишённая всяческих эмоций. — А кризис Серой Зоны всё ещё в острой фазе.
На последней фразе был сделан усиленный акцент.
«Этот британский сукин сын знает о моём участии!» — пронеслось у меня в голове. — «Именно поэтому он и подсел ко мне!»
— Уверен, что иностранные ведомства найдут способ его решения, специальный представитель Стивенсон, — ответил я, всячески внося во фразу смысл — «Отвали от меня со своими выкрутасами!».
— Без всякого сомнения, княжич, — третья улыбка, искренность которой стремилась к нолю. — Позвольте вопрос?
— Разумеется, мистер Стивенсон. Но потом вы ответите на мой.
— Договорились, княжич.
Я ожидал чего-то витиеватого, например, попытку выудить из меня информацию о событиях в Серой Зоне, но вместо этого британец спросил:
— Вы покидаете Крым. Почему? Ведь это самое благословенное место вашей Империи. Будь моя воля, то единственное посольство Британии располагалось бы тут, где-нибудь на берегу Чёрного моря.
— Захотелось экзотики, — ответил я. — Другого моря, другого солнца, других женщин.
— Понимаю, княжич, — кивнул Эндрю Стивенсон. — Слушаю ваш вопрос.
Я задумался. Спрашивать о его намерениях бесполезно — солжёт и глазом не моргнёт, даром что дипломат. О цели визита к Императору — тем более.
— Не могу не отметить ваш великолепный русский язык, мистер Стивенсон, — начал я с лести. — Где вы ему научились?
— Моя мать была русской, отец работал переводчиком при посольстве. Как говориться — я впитал русскую культуру с молоком матери.
Культуру он, значит, впитал! В этом заявлении и последующей дежурной улыбке было столько лжи, столько притворства… С моих губ сорвался уточняющий вопрос: