Цицианов
Шрифт:
При составлении своего рапорта Кнорринг сделал «ту же ошибку, что и многие другие официальные наблюдатели, — писал 3. Авалов. — Их глаз, привыкший к порядкам плац-парада и канцелярии, видел в Грузии один хаос и беспорядок. Однако "иррегулярность" еще не означала отсутствия жизнеспособности. Живописное сочетание варварства, патриархальности и патриотизма, вся картина жизни Грузии, таившая в себе веками не решенную политическую проблему, оскорбляла хорошо выдрессированных служак, военных и гражданских». От Кнорринга «нельзя было ожидать соображений, основанных на более свободной оценке вещей, более широких политических взглядов. Во что бы то ни стало и как бы то ни было, насадить благочиние — вот к чему сводился для этих людей вопрос о Грузии. Он не мог не заметить, как радовалось население его приезду, видя в этом залог того, что войск не уведут. Но он сделал отсюда тот вывод, что необходимо принять в подданство полное и безусловное; вывод этот, в конце концов, получил и высочайшее утверждение, но смуты ближайших лет показали, что это было не так, что подданства искали, но не такого» [303] .
303
Авалов З.Присоединение Грузии к России. С. 224—225.
30 апреля 1806 года коллежский асессор Лофицкий, прослуживший к тому времени четыре года в Закавказье, подписал всеподданнейшее прошение принять на рассмотрение его записку, озаглавленную «Замечания о Грузии», которую он написал, по его словам, «не в виде доноса», поскольку не питал «вражды на начальников, бывших некоторым образом причиной тамошних непорядков». К тому моменту
304
АКАК.Т 3. С. 3-4.
Когда главнокомандующий извергал громы на головы увертливых ханов, он фактически расплачивался за издержки предыдущих политиков. Здесь не обойтись без трафаретного образа «закладки фундамента». Цицианов действительно был первым, кто начал совершать коренной поворот в сознании жителей Закавказья, в привитии мысли о том, что русские пришли в этот край навсегда. Такая задача для него была одновременно и особенно трудной, и заманчивой. Ведь он сам в 1797 году вместе с корпусом Зубова по раскисшим от зимних дождей дорогам пробирался от Баку к Тереку, преисполненный досадой на столь бесславный и бессмысленный конец эпохального военного предприятия, способного стать достойным завершением блистательного века Екатерины II. В период своего управления Грузией Цицианов неоднократно и пылко говорил о том, что земля, однажды попавшая под скипетр императора Всероссийского, ни при каких обстоятельствах не может из-под этого скипетра уйти. Во многом это объясняется горькой памятью о 1796 годе. Эта память, вероятно, объясняет его нетерпимость к отступлению, даже в самых крайних случаях. Верил ли он в магическую силу цифры «три» или нет, но то, что в случае третьего ухода за Терек четвертое возвращение в Закавказье станет чем-то немыслимо трудным, он знал точно.
Глава третья.
ЦИЦИАНОВ И «ОБУСТРОЙСТВО» КАВКАЗА
…произвести самые благотворные для грузинского народа действия, приучая оный к порядку и повиновению…
…Вам должно народу сему дать почувствовать, что ни отдаленность его, ни трудность сношений не воспрепятствуют ему участвовать в благости Российского управления и что никогда не будет он иметь причин раскаиваться, вверив судьбу свою России
Указом Александра I от 11 сентября 1802 года Павел Дмитриевич Цицианов был назначен главнокомандующим в Грузии. Не удалось найти сведений о том, как рождалась и укреплялась идея назначить именно его на этот пост. Надо сказать, что история кадровых решений — вообще предмет крайне туманный, поскольку главные ее составляющие — обсуждения кандидатур — проводились почти всегда в режиме келейно-кулуарном, без протоколов и каких-либо прочих следов на бумаге. О ходе этих обсуждений историки узнают в основном из мемуарных источников, большинство которых — отголосок борьбы на тех самых переговорах. Но тем не менее интерес к истории выдвижения человека на ответственную должность — не праздное любопытство, поскольку здесь во многом кроются мотивы многих его поступков. В те времена прочность позиций при дворе, наличие серьезных покровителей и серьезных недругов играли важную роль в положении чиновника, оказывали большое влияние на его поведение. По «анкетным» данным, Цицианов действительно являлся идеальной фигурой. Во-первых, это был генерал со всеми необходимыми формальными и неформальными знаками боевых заслуг (участием в кампаниях, командованием отдельным соединением и победой, одержанной в этой должности, орденами Святого Георгия и Святого Владимира, золотым оружием, личной похвалой Суворова и личной похвалой Екатерины II). Во-вторых, он был участником Персидского похода 1796 года и в ходе его проявил знание края и незаурядные организационные способности; в-третьих, он был человеком, доказавшим свои хозяйственно-административные дарования при комплектовании полка. Принимая во внимание социокультурные и экономические условия России, успешное выполнение такого задания означало сдачу экзамена на право занять пост губернатора. В-четвертых, о генералах, отмеченных особыми милостями Екатерины II и оказавшихся в отставке при Павле I, вспоминали в начале царствования Александра I в первую очередь. Наконец, в-пятых, должность в Государственном совете, на которую определили Цицианова в 1801 году, явно ему не подходила: представить нашего героя безвылазно сидящим в столичной канцелярии невозможно — не тот характер, не тот масштаб личности.
Однако генералов с подобными данными в распоряжении царя в то время было не менее десятка. К тому же в России действительные заслуги далеко не всегда гарантируют продвижение по карьерной лестнице. В назначении Павла Дмитриевича на пост главнокомандующего в Грузии, скорее всего, главную роль сыграло то, что взвешивается «на аптекарских весах», — разного рода связи в верхах. Доверительный и даже порой интимный характер его писем Василию Николаевичу Зиновьеву позволяет называть последнего самым близким другом главнокомандующего. Их переписка началась в 1780-е годы, когда будущий герой Кавказа был еще обычным гвардейским офицером, а последнее известное письмо датировано концом 1805 года. Из этой переписки следует, что уже в 1780-е годы Цицианов являлся человеком клана Воронцовых [305] . В посланиях нашего героя мы видим типичный образец письменного общения образованных россиян XVIII столетия. Сообщения о семейных событиях «переслоены» информацией о жизни столичного общества и «философскими» рассуждениями. Заметное место в письмах занимают сообщения о наградах, производствах в чин, назначениях и т. п. В 1786 году в одном из писем — может быть, в шутку — Цицианов, тогда серьезно болевший, пообещал после выздоровления приискать «бедненькую, умненькую и верненькую девочку» и жениться на ней [306] . Впрочем, как известно, он так и остался холостяком. Зиновьеву же адресовано и одно из последних писем генерала, в котором тот словно предчувствовал свою скорую гибель: «Помолись, чтобы я цел выехал или жив. Я выведу тебе славную лошадь под именем "Зеид-хан", росту большого, езды прекрасной, и тебе по завещанию назначена, хотя бы я здесь умер или убит был…» [307] Сам Зиновьев — фигура загадочная. Пик его карьеры (пост главы Медицинской коллегии) — должность весьма скромная, по крайней мере не предоставлявшая действенных рычагов для продвижения друзей на вершины власти. К тому же с 1800 года он находился в отставке и до самой смерти проживал в своем поместье. Тем не менее мы находим его имя в Русском биографическом словаре и еще в ряде справочных
305
Письма князя Павла Дмитриевича Цицианова к Василию Николаевичу Зиновьеву // Русский архив. Т. 10. М., 1872. Стб. 2104, 2108, 2110, 2111,2128,64.
306
Там же. Стб. 2141.
307
Там же. Стб. 1273.
308
Серков А.И.Русское масонство. 1731—2000. Энциклопедический словарь. М., 2001. С. 200, 201, 279, 347, 867.
Неизмеримо большее значение имеют явные связи генерала. Напомним, что он был близко знаком с Адамом Адамовичем Чарторыйским (1770—1861) — влиятельнейшим человеком в окружении Александра I, составлявшим вместе с графом Строгановым и Кочубеем кружок так называемых «молодых друзей» императора. Чарторыйский происходил из семьи польских магнатов, обеспечившей ему образование, воспитание и богатство. Участие Чарторыйских в борьбе за независимость Речи Посполитой в конце XVIII века повлекло за собой эмиграцию и конфискацию имений. Заступничество со стороны австрийского императора несколько облегчило его участь, а встреча с Александром I, очаровавшим молодого поляка своим либерализмом, стала для него судьбоносной. В 1796 году он стал адъютантом наследника престола, но в 1799 году, по капризу Павла I, отправился послом в Сардинию, что по сути являлось почетной ссылкой. Сразу после смерти Павла I Чарторыйского вызвали в столицу, где он стал одним из влиятельнейших людей, заняв 8 сентября 1802 года пост товарища министра иностранных дел, а в 1804 году возглавив внешнеполитическое ведомство.
В определении круга лиц, на которых мог опереться Цицианов, не следует забывать о «гродненской истории», когда генерал решительно встал на сторону И.А. Безбородко — племянника канцлера Александра Андреевича Безбородко. Последний начал свою военную и административную карьеру в окружении П.А. Румянцева-Задунайского, который и рекомендовал его Екатерине II. Императрица назначила его принимать челобитные на ее имя, что открыло ранее никому не известному и неродовитому человеку огромные возможности для установления связей в российской элите. Безбородко «владел слогом», делал толковые доклады по различным «частям» государственного управления, сопровождал царицу во всех поездках, фактически руководил деятельностью российского Министерства иностранных дел. Не оказался он в опале и при Павле I, который буквально осыпал Безбородко наградами. Цицианова поддерживал и другой племянник канцлера — Виктор Павлович Кочубей. С 1786 года он состоял при императрице Екатерине II; в 1792 году получил пост посла в Турции. При Павле I периоды его фавора чередовались с опалами. С восшествием на престол Александра I Кочубей стал одним из главных действующих лиц в правительстве. Вес в обществе ему придавали не только близость к императору, не только пост министра внутренних дел, но и связь по линии жены с родами графов Васильчиковых и Разумовских, а по личным контактам — с графами Александром Романовичем и Семеном Романовичем Воронцовыми, братьями Екатерины Романовны Дашковой. Именно эти два видных государственных мужа, иногда именуемые «екатерининскими орлами», стали главной опорой Цицианова. Семен Романович Воронцов после нескольких лет успешной военной карьеры в 1783 году стал послом в Венеции, а затем в течение двадцати лет представлял Россию в Лондоне (1785—1806). Как Кочубей при Павле I, он был то в милости, то в немилости императора. В начале 1801 года вышел указ о его отставке, но Александр I вернул его на службу. Его младший брат Александр Романович служил послом в Австрии, руководил Коммерцколлегией, но не считался влиятельной фигурой при дворе. В 1791 году он вообще вышел в отставку. 1802 год, когда его назначили государственным канцлером, называли временем торжества Воронцовых. Хотя в 1804 году Воронцов по состоянию здоровья вышел в отставку, к мнению этого государственного деятеля «в верхах» прислушивались до самой его смерти.
Таким образом, Цицианов был человеком одной из влиятельных придворных партий. Это со всей очевидностью показывает переписка А.Р. Воронцова, получавшего персонально письма от главнокомандующего на Кавказе и отправлявшего ему приватные послания. 21 июня 1805 года он выразил удовлетворение по поводу награждения князя орденом Святого Александра Невского с алмазными знаками и солидной арендой. В послании от 8 июня 1805 года своему племяннику Михайлу Семеновичу Воронцову (будущему главнокомандующему на Кавказе в 1845—1854 годах) он сетовал на то, что в столице многие настроены против Цицианова, добавляя: «…это не делает чести общественному мнению, которое господствует в Петербурге». Влиятельный царедворец также выразил надежду на то, что Цицианов останется в Грузии, где он приносит так много пользы. О незаменимости своего протеже на этом посту Воронцов повторял неоднократно в письмах своим друзьям и родственникам. Более того, в его письмах выражалось недоумение по поводу малой активности других сторонников князя, способных повлиять на его имидж [309] .
309
АКВ. Т. 32. М., 1886. С. 481.
В 1804 году перед Цициановым встала сложная задача, ошибка в решении которой могла сильно повредить его репутации. На Кавказ в погоне за чинами и орденами приехал Михаил Семенович Воронцов. Приводим целиком письмо, которое получил главнокомандующий по этому поводу:
«Поелику нигде, кроме края, где вы командуете, нет военных действий, где бы молодому офицеру усовершенствоваться можно было в воинском искусстве, да и к тому присовокупляя, что под начальством вашим несомнительно можно более в том успеть, нежели во всяком другом месте, то по сим самым уважениям, как я, так и брат мой, согласились на желание графа Михаила Семеновича служить волонтером в корпусе, находящемся в Грузии. На дружеский вопрос вашего сиятельства по гвардейскому ли чину его употреблять, имею вам ответствовать с такою же откровенностью, что чин его гвардейский нимало кажется не будет препятствовать к употреблению его, если взять то, что он служить будет у вас не при полку, а генерально при корпусе волонтером; а потому от распоряжения вашего зависеть будет, при случае, поручить ему в команду деташмент (отдельный отряд. — В.Л.),чему многие мы имели примеры и в других войнах. Сие как я, так и брат мой, примем знаком дружбы вашей; токмо прошу вас не иначе то учинить, как поколику позволяют вам нынешней воинской службы постановления. В предложении вашем отправить сюда племянника моего при радостном каком событии вижу я охотливость вашу сделать мне приятное. Благодаря вас всемерно за оную, скажу вам, что как таковые посылаются единственно для доставления им чина, то по сей самой причине ни я, ни брат мой того не желаем. Граф Михаил Семенович, будучи еще довольно молод, может успеть заслужить чины прямым путем, чем мы более будем довольны; к тому же отправление это противно установлению фельдъегерей для посылок учрежденных, да и вообще мне кажется, что если бы посылали офицеров с радостными известиями, то сие право более принадлежит тем, кои в деле отличили себя и сим заслуживают награду. Ко всему этому остается мне повторить то, что я и прежде писал вашему сиятельству, что он у нас один и что мы желаем, чтоб он был полезен отечеству своему и для того, чтоб усовершенствовался во всем, к тому относящемся. Полагаясь на дружбу вашу и будучи уверены, что не оставите его своими наставлениями и доставлением таких случаев, где он может себя образовать и достигнуть цели нашей, мы отдали его, так сказать, в полную вашу благосклонную попечительность, не сомневаясь нимало, что будем иметь причину быть довольными сею посылкой» [310] .
310
Там же. Т. 40. М, 1889. С. 519-520.