Цицианов
Шрифт:
Кроме планов, составленных с разной степенью учета реальностей, деятельность главнокомандующего определялась «наследием», доставшимся ему от предшественников. Так, еще в 1802 году была предпринята попытка создать союз дагестанских владетелей. Цицианов скептически относился к перспективе объединения правителей, каждый из которых отличался правовым нигилизмом. Сообщая графу Воронцову о собрании посланцев ханов и горских владетелей в Георгиевске, Цицианов счел нужным добавить: «…интересы всех дагестанских ханов, противоположные друг другу, от твердости постановляемого ныне между ними дружеского союза дают причину сомневаться» [390] . Переговоры о заключении этого альянса велись еще Кноррингом, но уже в присутствии Цицианова 26 декабря 1802 года «доверенные особы персидских ханов и горских владельцев» поставили свои подписи под договором. Отсутствовал только бакинский хан, который почему-то отправил своего представителя в Астрахань, и за ним пришлось посылать эстафету. Согласно первой статье ханы Талышинский, Дербентский, Кубинский, Тарковский, владетели Буйнакский и Дагестанский, уцмий Каракайтагский, кадий Табасаранский должны были оставаться «…навсегда непоколебимыми в верноподданнической обязанности их Е. И.В. и покровительству и защите всех их одной Высочайшей державой Е.И. В., оставляя отныне впредь все бывшие до сего между ними вражды, несогласия, ссоры и неприязненные поступки…». Уже одна эта статья грозила жизнеспособности договора, поскольку противоречила интересам многочисленных горских правителей, претендовавших на лидерские позиции. Вторая статья регулировала правила разрешения споров: сначала все проблемы должны были разрешаться по «обычным» для Восточного Кавказа правилам, а если договоренности достичь не удавалось, приглашался посредник из числа участников договора. Если же и на этот раз переговоры заходили в тупик, окончательное и обязательное для
390
Там же. С. 755.
391
Там же. С. 1110-1112.
Скепсис Цицианова в отношении прочности союза дагестанских владетелей основывался на его собственном опыте. 3 октября 1802 года Ахмед-хан Аварский подписал договор в четырех пунктах о принятии российского подданства. Прежде всего этот могущественный горский владетель обязывался прекратить междоусобицы, решать возникающие споры мирно, через посредников, а в самых сложных случаях просить императора принять окончательное решение. Аварский хан обязывался выставить войско в случае внешней угрозы, сообщать союзным ханам о ее появлении; обещал запретить своим подданным «чинить какие-либо шалости, грабительства и обиды против подданных союзных ханов» и отвращать от этого других, «союзных же ханов ни в чем не оскорблять и тот постыдный свой промысел навсегда оставить…». Горский владетель обязывался строго следить за тем, чтобы его подданные не совершали набегов на Грузию. Гарантировалась безопасность купеческих караванов, следовавших через Аварское ханство, а в случае их погрома — немедленная компенсация убытков и строгое наказание виновных. Все эти условия должны были соблюдаться и последующими правителями [392] . Материальным поощрением для соблюдения этих условий было годовое жалованье в размере пяти тысяч рублей. Поначалу Ахмед-хан вел себя в соответствии с договором и даже сообщал в Тифлис о слухах, которые доходили до него по поводу планов персидского Баба-хана [393] . Но уже осенью следующего, 1803 года аварцы совершили набег на Кахетию и даже атаковали отряд генерал-майора Гулякова. В ответ Цицианов приказал не выплачивать Ахмед-хану положенное жалованье, не удовлетворяясь его ссылками на невозможность контролировать поведение своевольных соплеменников. Более того, главнокомандующий требовал наказать в присутствии русского представителя всех участников набега и выдать организатора — Александ-бека, близкого родственника самого хана. В письме от 3 ноября 1803 года отказ в выплате жалованья объяснялся просто: потакал ли правитель участникам набегов, не справился ли с вольнолюбивыми горцами, в любом случае условия договора с аварской стороны выполнены не были [394] . Ахмед-хан еще раз попытался оправдаться тем, что участники боя с Гуляковым — его «ослушники», за поступки которых он не может нести ответственность; уверял Цицианова, что в отрядах, сражавшихся на Алазани, не было ни одного его подданного, и потому считал несправедливым задержку с выплатой жалованья. Более того, в письме Цицианову от 4 декабря 1803 года он попросил главнокомандующего, чтобы тот приказал тушинам (грузинским горцам) платить аварцам дань (шесть ослов и шесть быков), которой они были обложены еще в «дороссийские» времена, причем подкрепил свою просьбу угрозой нападения на тушинов, если скот не будет передан вовремя. Князь ответил раздраженно: «…Весьма я удивлен требованием вашим, чтобы тушинцы, подвластные России, составляя часть Грузии и в границах ее жительствующие, платили бы требуемые вами 6 катеров (ослов. — В.Л.)истолько же быков… Как вы могли вздумать, чтоб подданный Его императорского величества, всемилостивейшего государя моего и вашего, который высочайше вам дарует жалование, вам платил дань? Есть ли тут здравый рассудок? А что вы угрожаете, что буде я их к тому не принужу, сами с ними управитесь, то милости прошу прислать с войском и испытать силы российской, так как ваш родственник Аликсанд уже испытал, тогда увидим, каких катеров вы получите. Впрочем, желая вам всех благ, пребуду к вам доброжелательный…» [395] Ахмед-хан еще несколько раз пытался объяснить Цицианову, что у него нет реальной возможности принудить «отложившихся» горцев выполнять условия договора. В ответных посланиях главнокомандующий выражал свои сомнения в искренности партнеров. Он выдвинул следующие условия выплаты жалованья: аварский владетель должен был дать в аманаты своего брата Хасан-бека и ежегодно платить дань ослами (12 голов), «не для того больше, как бы по обычаю, существующему во всей Азии, показать тем зависимость от Всероссийской империи» [396] .
392
Там же. С. 766.
393
Там же. С. 767.
394
Там же. С. 769.
395
Там же. С. 770-772.
396
Там же. С. 773.
В 1803 году, вскоре после своего прибытия на Кавказ, Цицианов оказался увлечен идеей бескровного присоединения Ахалцыхского пашалыка, поскольку правивший там паша решил сменить подданство. Однако «ахалцыхская инициатива» вызвала откровенное недовольство в Петербурге. На фоне политических осложнений в Европе там боялись создать откровенный «казус белли» (повод для войны) для Стамбула. Поэтому 12 сентября 1803 года Цицианов поспешил успокоить канцлера Воронцова: «Предписание вашего сиятельства от 4-го прошедшего августа месяца имел я честь сего сентября в 6-й день получить и как убедительные причины, в нем ясно изложенные, так и открытие в полном свете системы нашей против Порты Оттоманской, коим вашему сиятельству угодно было меня почтить, налагает на меня обязанность изгладить даже из памяти моей сие мое желание, казавшееся мне согласным с блаженством здешнего края. Нужным только почитаю почтеннейшее представить вашему сиятельству во извинение моих повторений об оном то, что я, не известен будучи о соотношениях нашего двора с Портой и о таковых же других дворов с нею, дал свободу стремлению усердия моего к пользам службы Его императорского величества…» Через месяц главнокомандующий сообщил Воронцову о практических шагах по выполнению высочайших предписаний: «По дошедшим ко мне слухам и наконец из письма, присланного ко мне через нарочного из Ахалцыха от Селим-аги Химшиева, удостоверился я, что бывший Ахалцыхский Реджеб-паша уже сменен и на место его султан удостоил Селим-агу Химшиева в достоинство паши Ахалцыхского с чином 3-бунчужного паши. Я приветствовал его по случаю сему приличным образом и для вящего утверждения дружественного и соседственного нашего союза отправил я к нему и к первейшим ахалцыхским чиновникам подарки» [397] .
397
Там же. С. 895.
Действия Цицианова на дипломатическом поприще получили одобрение со стороны канцлера Воронцова
398
Там же. С. 1115.
Цицианов прекрасно разбирался в том, что принято теперь называть политической культурой, применительно к Кавказу. Он знал, как следует вести дела с соседями, которые в большинстве своем являлись мастерами интриги, и не стеснялся применять методы, от которых в Петербурге некоторые воротили нос. Однако для местной политической кухни угрозы компромата как средство достижения цели воспринимались как вполне допустимое действие. 29 октября 1805 года Цицианов писал генерал-майору П.Д. Несветаеву: «…С Карсским пашой ведите переписку на армянском языке, а не на турецком. Между прочим от себя дайте ему знать, что князь, видя столь большую перемену в его характере и поведении, намерен какое-то письмо, за 3 года назад им писанное, представить в Диван и которое может его погубить — о чем де я за секрет вас уведомляю, прибавив к тому, что князь не приказал для того отдавать скота, взятого у карсских жителей, что он, т. е. паша, не выдал от него требованных людей и скота памбакских, им удерживаемых. Впрочем, если ваше превосходительство надеетесь, что возвращением скота можно будет наклонить его к пропуску провианта, то я позволяю оный ему отдать…» [399] Речь шла о том, чтобы правителя сопредельной провинции заставить отказаться от запрещения провозить зерно в Грузию.
399
Там же. С. 629.
Знал Цицианов и о том, какое огромное значение имеют в Закавказье личные и родственные связи. Поэтому он старался использовать для посредничества людей, которые имели доверенность у его партнеров по переговорам. Так, для переговоров с Ибрагим-ханом Шушинским он послал грузинского дворянина Нинию Джараева, который был в дружеских отношениях с этим владетелем. Это ханство имело большое значение для укрепления позиций России в Закавказье. Оно прикрывало с востока Гянджу (ставшую на время русским Елисаветполем) и само могло служить удобным плацдармом для движения в Дагестан и Азербайджан. Особую ценность представляла сама крепость Шуша — настоящее орлиное гнездо, расположенное на неприступных утесах. Будучи в руках противника, она становилась настоящей занозой для российских войск, и напротив: если бы на ней развевался российский флаг, то она могла служить одним из оплотов имперской власти в этом регионе. Переход Шуши под российский скипетр выглядел в 1804 году вполне возможным: во второе нашествие Ага-Магомет-хана в 1797 году эти земли обезлюдели: большинство армянских семей бежали в Шемахинское и Шекинское ханства, а также в Грузию.
Цицианов пытался объяснить царю местную политическую кухню в рапорте от 26 марта 1803 года: «Вражда есть пища и упражнение горских народов. Видя силу русского оружия, в Кавказе водворенного, они прибегают к нам, прося друг против друга помощи, и таким образом сами ходатайствуют о собственной своей гибели. Не смея одобрить пред человеколюбивым сердцем Вашего императорского величества сию систему завоевания, должен сказать, что она необходима в настоящих обстоятельствах…» [400] В ответ на беспокойство Александра I по поводу того, что захват Баку может поколебать доверие к России со стороны других кавказских владетелей, Цицианов писал: «Поелику ни один народ не превосходит персиян в хитрости и в свойственном им коварстве, то смею утвердительно сказать, что никакие предосторожности в поступках не могут удостоверить их в благовидности наших предприятий… Если некоторые адербиджанские ханы оказывали дружелюбие и наклонность к Российскому покровительству, то в чистосердечии их с основательностью ручаться невозможно, да и большие есть причины думать, что они сие делали от страха, а не от усердия. Страх и корысть суть две господствующие пружины, коими управляются дела в Персии, где права народные, вкупе с правилами человечества и правосудия, не восприняли еще своего начала, и потому я заключаю, что страх, наносимый ханам персидским победоносным оружием Вашего императорского величества, яко уже существующий, не может вредить нашим намерениям, поколику почитаю я оный для них необходимым…» [401]
400
Дубровин Н.Закавказье… С. 111.
401
Там же. С. 214-215.
В отношении на имя Чарторыйского от 26 сентября 1805 года Цицианов вспоминал «известный всей Грузии» ответ джарских лезгин генералу Кноррингу, предложившему им принять российское подданство: «Покажи нам свою силу, тогда и покоримся». Когда грузинский царевич Александр в 1804 году стал уверять Баба-хана в том, что отсутствие русских войск открыло дорогу на Тифлис, персидский правитель поставил под сомнение его слова, ссылаясь на поведение текинского и карабахского ханов: если бы русских войск на границе Грузии не было, они не торопились бы принять российское подданство. Цицианов полагал, что еще не менее трех десятилетий «страх, строгость, справедливость и бескорыстие должны быть свойствами и правилами здешнего народоправления; в течение сего времени стараться вводить кротчайшие нравы и любовь к ближнему, а потому и к общему благу, но не иными какими способами, как щедрыми наградами тех, кто что-нибудь сделает к общей пользе». Князь называл ничтожной эффективность «задабривания» закавказских владык подарками, пенсионами и разного рода льготами, как это было прежде. Торговцы продолжали страдать от разбойников, продолжалась охота за людьми, которых продавали на невольничьих базарах в Дагестане. Ших-Али-хан Дербентский, всячески обласканный Павлом I, активно плел антироссийские интриги, помогал Баба-хану и т. д. Жесткие же меры Цицианова по отношению к участникам набегов привели к тому, что цена на пленных грузин выросла в три раза, а это говорило об их эффективности. Главнокомандующий писал о том, что «беспошлинный провоз товаров с посланцами рождал в ханах частые предлоги посылать оных, а затем всякие злоупотребления, явный и бесполезный ущерб казне, наилучше сказать вредный, потому что он укоренял владельцев в обмане и заключении, что Россия на обман тот поддается».
По мнению Цицианова, в Закавказье трудно было делать долгосрочные политические прогнозы: «…по сим беспрерывно смутным обстоятельствам Персии и не перемежающейся войне ханства не остаются в одинаковом положении как относительно своего богатства, так изделий и естественных произрастаний и тем паче, что нередко тысячи земледельческих и мастеровых восхищаются от своего отечества навеки без возврата, хотя бы и хотели возвратиться». В качестве примера приводилась история фактического уничтожения в считаные месяцы знаменитого карабахского коневодства, формировавшегося многими десятилетиями. Средства, собранные в виде налогов, Цицианов предлагал «употребить в облегчение жителей тех владений на какие либо хозяйственные строения, на водопроводы, на поливание полей без взыскания потом за оные пошлин с пользующихся ими, как здесь вообще введено; в неурожайные годы покупать семена на засев, но никогда не помогать им деньгами, для того, что хан, узнав, в состоянии и червонец отнять у своего татарина или армянина и сверх того, также в действительном разорении или несчастье, каковое может случиться от войны, как и ныне Баба-хан стравил и сжег часть хлеба в Карабаге, отчего чернь восчувствует облегчение и выводы от российского подданства происходящие».
Война и дипломатия — родные сестры. В конце июля 1805 года А.А. Чарторыйский сообщил Цицианову, что по достоверным сведениям в Персию в скором времени должны прибыть два эмиссара Наполеона Бонапарта — Жобер и Ромье в сопровождении русского или армянского переводчика. В российском Министерстве иностранных дел не было сомнений, что эти люди везут с собой значительные денежные суммы для подкупа высших должностных лиц Персии с целью активизации боевых действий в Закавказье. Глава российского внешнеполитического ведомства предоставлял Цицианову поступать по собственному усмотрению, полагаясь на опыт и знание региона, но не удержался от следующих рекомендаций: «Мысль об открытии негоциации (переговоров о мире. — В.Л.)весьма справедливо названа вами рановременной и могущей некоторым образом оказать наше бессилие. Но если бы ваше сиятельство нашли способного человека к отправлению в Тегеран в виде эмиссара, кажется, что при расторопности посылаемого сие могло бы послужить, по крайней мере, на сей раз к уменьшению влияния французских эмиссаров. Отправленный от вас доверенный человек, без всяких письменных видов, мог бы со своей стороны внушить приближенным к Баба-хану о честолюбии Бонапарта, о покушениях его на Египет, о замыслах его на Азию и даже распустить слух, что Россия не имеет отвращения признать Баба-хана шахом, если он пришлет посольство с предложением о мире. Успех или неудача таковой посылки не налагает на начальство никакой официальной обязанности и кончится одними денежными издержками…» [402]
402
АКА К. Т. 2. С. 841.