Цикл Охранное отделение. Загадка о русском экспрессе
Шрифт:
По сравнению с прежним местом ожидания одноэтажный белокаменный вокзальчик в Скочище показался Сергею чудом цивилизации. Здесь имелись электричество и даже станционный буфет, со стороны которого аппетитно пахло свежей выпечкой, котлетами и борщом.
Когда Сергей вошел, за окнами уже светало, но в воспаленном свете люстр было по-ночному уютно и тепло. По буфетной зале сновали неутомимые официанты с подносами и самоварами. Неудивительно, что никто из ожидающих своего поезда людей не спешил покидать сей гостеприимный приют. Кто-то из посетителей сонно хлопал глазами или, подперев хмельную голову рукой, дремал за столиком, а кто-то после сырых окопов с видимым удовольствием
Нижние чины в буфет не допускались. Только офицеры и посещавшие ставку командующего с деловыми целями штатские коммерсанты. Уже почти год Сергей не видел людей в нормальных городских костюмах. И он уже начал забывать, каково это — чувствовать себя свободным человеком, который волен идти, куда пожелает.
Сергей прошел мимо столика, за которым расположилась шумная офицерская компания, и попросил разрешения сесть на свободное место у мужчины средних лет, в мятом плаще-дождевике, с осунувшимся лицом и забинтованным горлом. Грудь незнакомца украшали ордена Святой Анны III степени и святого Владимира с мечами. Погон под плащом видно не было, но интуитивно Сергей почувствовал, что перед ним старший офицер — полковник или подполковник. Он так его про себя и определил — «полковник». Перед ним на застиранной скатерти стоял только стакан с недопитым чаем.
Полковник суровым взглядом окинул незнакомца, но все же молча убрал со стола видавшую виды фуражку с полевой кокардой защитного цвета, давая понять, что не возражает, чтобы молодой человек расположился напротив.
Сергей поблагодарил и сел. К нему тут же подлетел официант-татарин и принял заказ. С аппетитом уплетая наваристый украинский борщ, слушая, как перекликаются снаружи гудками маневровые паровозы, Сергей размышлял о том, что всего через несколько дней окажется дома. О порученном ему задании Сапогов на время забыл, ощущая себя обычным отпускником.
Постепенно Сергей начал прислушиваться к разговорам окружающих. И вскоре пришел к выводу, что фронтовиков, которым выпала огромная удача вырваться на недельку-две с передовой, здесь не так уж и много. Почти все столики были заняты разными штабными и тыловыми чиновниками в погонах и без них. И самое поразительное, что, похоже, война утомила эту канцелярскую публику гораздо больше, чем тех, кто по много месяцев почти безвылазно находился на передовой. Во всяком случае, те, чей разговор Сапогов невольно подслушал, говорили о войне с пессимизмом и раздражением, как о дурной вялотекущей болезни, которая не грозит смертью, однако трудно поддается лечению, и главное — мешает в полной мере воспользоваться теми удовольствиями, которые предлагает жизнь.
«Странно, почему мы-то тогда бодры душой, почему мы не ноем?! — удивленно спрашивал себя фронтовик. — И какое право имеют эти бумажные вояки высокомерно рассуждать о том, чего не знают?!»
Еще больше Сергей был возмущен и обескуражен нескрываемым пренебрежением, с каким некоторые его соседи говорили о фронтовиках. И, похоже, не только его одного это задело. Сидевший напротив Сапогова полковник в это время читал газету, однако изредка он вскидывал сузившиеся в ненависти глаза на лоснящихся от хорошей жизни болтунов. И Сергею начинало казаться, что вот сейчас терпение боевого офицера кончится, и он предложит тыловым критикам недельку погостить в своем полку, где наверняка, даже выходя вечерком из блиндажа справить нужду, никогда нельзя быть полностью уверенным в том, что вернешься обратно.
Вскоре от расположившейся по соседству офицерской компании
— Мне начальство давеча приказало высоту взять всего с полуротой солдат, и я ее взял! Пятьсот шагов до австрийских окопов было. Они по нам три ленты из пулемета успели выпустить. Но мы их на «ура!» выбили. И что же, я вас спрашиваю, в награду?.. Нет, мне орденов и чинов не надо. И благодарности ни к чему. Вы мне приличное женское общество обеспечьте. А то познакомился я тут с одной. Со спины полный ажур: стройна, фигуриста. А повернулась — так не лицо оказалось, а, извините за откровенность, обезьянья жопа! И представляете, она всем говорила, что по утрам принимает ванны из роз. Тоже мне, Клеопатра выискалась!
Большинство посетителей буфета слушали его назойливую болтовню со снисходительным добродушием. Многие даже предлагали обиженному жизнью фронтовику выпить рюмку водки да закусить осетриной с хреном или куском мясной кулебяки. И тот ни разу не отказался.
— Кто это? — подозвав официанта, сердито ткнул пальцем в сторону оратора сосед Сергея.
Официант пожал плечами. Зато сидящий позади подполковника кудрявый толстолицый господин, похожий на купца — в расстегнутом черном долгополом сюртуке, из под которого выглядывал штучный [12] серый сюртук, добродушно пояснил:
12
Штучный — сшитый из другого материала, чем сюртук.
— Так это Вася Медников, корреспондент «Киевской мысли». Знаменитый репортер! Я только из-за него газету и читаю. Хотя начинал он простым бутербродным журналистом.
— Это как? — удивился офицер.
— Сочинял всякие ерундовые заметки о мелких городских происшествиях, о которых приличные журналисты брезговали писать; помогал владельцам пропавших собак правильно составить объявление. За это редактор рассчитывался с ним не монетой, а давал вечно голодному пареньку бутерброд с чаем. Но постепенно Вася сделал себе имя. Теперь его фронтовые очерки весь Киев читает. В ставке Брусилова он свой человек. Говорят, в Москву собирается переезжать, будто бы «Русское слово» его пригласило.
— Так он газетчик? — понимающе протянул подполковник, и щека его начала слегка подергиваться. — Писатель!
Через какое-то время ничего не подозревающий журналист подошел к их столику и продолжил бравировать боевыми заслугами. Сергей с интересом разглядывал беззастенчивого враля. Это был хрупкий блондинчик лет 30–32 с редкими волосами и востроносым, вытянутым вперед лицом. У него были красные глаза альбиноса с почти отсутствующими ресницами. Толстые губы репортера напоминали лепешки.
Одет писака был по последней военной моде. Костюм его напоминал форму знаменитых «Бессмертных гусар», только без погон и знаков различия. Его черная кожаная куртка имела такой же покрой, как и офицерский китель. Тонкую талию охватывал широкий офицерский ремень коричневой кожи с наплечными портупейными ремнями. Правда, кобура на ремне «фронтовика» отсутствовала.
Между тем, увлекшись, губошлеп начал выбалтывать информацию, которой наслушался в штабе у Брусилова, — стал сыпать известными ему номерами воинских частей, бравировать знакомством с их командирами; рассказывать, где какой полк расположен и каково его вооружение.