Цитадель

Ганова Алиса

– Вечером Совет, – напомнил наставник.

– Знаю.

Старик перевел дух и рассеянно оглядел темный глиняный чайник, чашку, блюдце с сотами, потом взбешенного Кинтала с тяжелым взглядом исподлобья, красным лицом и поджатыми губами.

– Мне казалось, что придумал хитро, но с приближением часа крепнут сомнения. Я уже не уверен, что выбрал верный путь.

– Понимаю. Задумка опасна. Но есть ли иной выбор? – согласился помощник и гневно добавил: - Только обделенный женский ум мог додуматься до подобного.

– Когда ума и дальновидности

нет, не важно, женский или мужской. Я долго размышлял, как нам быть...

– …? – собеседник отвлекся от чаши, которую держал в ладонях, и поднял прищуренные глаза.

– И решил созвать Старших и Созерцателей, чтобы убедить поддержать ее. Стоит только подтолкнуть, и она перестанет таиться.

– А он?

– Догадался уже. Не дурак. Пусть остается для нее соперником…

***

Когда за длинным столом расселись облаченные в серые плащи Старшие и Созерцатели, Клахем обвел каждого проницательным взглядом и взял слово, как самый опытный из всех присутствующих:

– Мне предстоит сообщить тяжкую, скорбную весть, – едва он произнес, раздались растерянные восклики, и ошеломленные братья со страхом вперились в него глазами, опасаясь, что следующие слова подтвердят худшие опасения.
– После долгой борьбы с ядом, Отец обессилел. Надежды не осталось.

Повисла мертвая тишина. Люди на мгновение перестали дышать.

– Но Братство продолжает жить, идти вперед, неся благодать и стабильность, воздавая каждому по совести и делам его, – закончил глухим, каркающим голосом и замолчал, давая высказаться тем, кого переполняли эмоции.

– Ужасное известие, – едва слышно произнес потрясенный Брат Нануд. – Не могу поверить.

Его сосед, Брат Халет, вторил:

– До последнего надеялся на чудо, – говорил мужчина медленно, растерянно растягивая слова. – Не скрою, я пришел, чтобы донести до Главы Ордена итоги созерцаний. Но, если так, считаю важным безотлагательно поведать сведения вам, Братья. Моя речь может прийтись не по нраву, но прошу: выслушайте.

Его никто не перебил, и, восприняв молчание как знак, Халет приступил к рассказу:

– Не знаю в чем суть, но в Цитадели, куда не брось взгляд, ловишь шепот сомнения. После покушения он стал громче. Вначале это казалось естественным, ибо случившееся потрясло всех. Столетия мы жили в уважении и почитаемом трепете, но недоверие набирает силу и мощь быстрее, чем поросль после дождя. За несколько дней роптание резко усилилось, и шепот превратился в голоса, которые вскоре, если не принять мер, сольются в гул, и тогда требования перемен встревожат покой и умиротворение братства.

– Что ты предлагаешь? – Клахем знал, о чем пытается сказать Созерцатель.

– Смею ли давать советы Старшим? Если только донести весть, пусть и недобрую, предостеречь.

– Говори, Брат.

– Я один из Созерцателей, - угрюмое лицо говорившего стало суровым.
– В моем подчинении всего пятьдесят Младших, но возьму ответственность утверждать, что подобное видят и другие Созерцатели, – он сделал паузу.

Сидящие

за столом опустили головы, подавленные тревогой и опасениями.

– Не бойся, излагай размышления, как велит совесть и сердце, не выбирая слов. Как бы ни были суровы слова, мы должны знать истину, невзирая на горечь и печаль, – заверил Кинтал, понимая, как тяжело собрату дается речь.

Рассказчик оглядел присутствующих за столом мрачным взглядом, набрал воздуха и продолжил:

– О постыдном речь моя, о скорбном.

– Велико ли число сомневающихся и недовольных?

– Старшие Братья знают? – вздрогнул Халет, приободренный, что его речь ляжет на благодатную почву.
– Пока пальцев достаточно, чтобы пересчитать в моей полусотне, но после известия о кончине Отца станет больше.

– Подобное и в моей полтине, – подавленно просипел Брат Уластот.

Хмурые лица других Созерцателей молчаливо подтверждали произнесенные слова.

– Человеку свойственно служить сильному властителю. В минуты сомнения начинают одолевать постыдные мысли, которым раньше не было места. И чем скуднее свет божественной звезды, освещающей путь, тем больше грязных помыслов, – сурово заметил Клахем.

– Боги гневаются на нас! – раздался чей-то голос.

Старик с грохотом обрушил жилистый кулак на стол.

– Нечего на Богов пенять, ежели Младшие грешат! – его глаза грозно сверкали из-под седых кустистых бровей.
– И не надо заверять, что Бокаса вводит их в заблуждение!

– Причин несколько, и нам все предстоит обсудить, – примирительно изрек его помощник.

– Следует ужесточить отбор младших! – предложил Брат Нануд, один из Созерцателей.

– Поддержу! – согласился Брат Халет.
– Оберегая тайну, мы скрываем от них суть божественного дара. Младшие далеки от Братьев и Сестер помыслами, не несут служения, не испытывают ответственности и давления дара. Они отличаются от нас, потому считаю, что большинство из них следует передать в услужение жречеству.

– Хорошо, отбор станет жестче. Это верный шаг. Но что делать с теми, кто уже в крепости? Следует ли выпускать недовольных в мир? – Клахем знал ответ, но задал вопрос собравшимся, подталкивая их в нужную сторону.

– И выпускать нельзя, молва разнесет смятение, и оставлять негоже, – задумчиво изрек Уластот.

– Младшие иные: в них нет духа единства! – с горечью продолжил Халет.
– Одаренные Богами Братья и Сестры - столпы братства, связаны честью и совестью. Знания и мудрость, сострадание и жалость, презрение к мерзости и жестокости, обретенные через познание бесчисленного множества людских судеб, делают Орден единым, несокрушимым. Брата и Сестру нельзя подкупить, ибо боязнь потерять честь, лишиться уважения равных, испытать презрение является основой основ в воззрении Братства. Младшие же лишены этого. От них сокрыто, что Орден держится на Божественном даре, что ни трудом, ни стараниями его не достичь и не купить, от того обидчивость, недоверие, жажда возвышения переполняют их сердца.