Цивилизации

Фернандес-Арместо Фелипе

Но ощущение единства средиземноморских берегов, общее чувство принадлежности к единой цивилизации сохранилось до неожиданного травматического изменения, которое датируют периодом между 634 и 718 годами. В это время некогда надежно защищенные пустынями фланги Римской империи внезапно пали перед чужаками из Аравии — региона, который никогда не считался опасным.

Ибо в 632 году умер пророк Мухаммед, оставив реформированным арабам новую религию. У его последователей оказалась строго упорядоченная и динамичная форма организации и идеология священной войны с неверными. Прежде чем завоевательный натиск выдохся, потеряв инерцию — у стен Константинополя и в горах северной Испании на исходе второго десятилетия VIII века — арабы рассекли средиземноморскую цивилизацию надвое. Они не испытывали перед Римом благоговения и страха и не предлагали ему союз, как прежние захватчики. Отныне большая часть завоеванных ими земель принадлежала соперничающей цивилизации — исламу.

Распространение классики: греческое и римское наследие расходится по всему миру

«Классические»

труды — те, что никогда не утрачивают своего влияния и всегда остаются актуальными. Цивилизация Греции V и IV веков до н. э. заслуживает названия «классической», потому что с этих пор ей не перестают подражать. Достичь столь устойчивого положения в памяти и воображении нелегко. В наше время искусству и мысли того, что мы называем западным миром, никогда этого не видать.

Ведь цивилизационный проект можно оценивать по той уверенности, с какой он рассчитывает на будущее. Сегодня, например, воздвигаются сооружения, которые должны ознаменовать две тысячи лет нашей эры и выразить надежду на то, что следующее тысячелетие будет лучше. Но, будь то Рейхстаг или Альбертополис, парк Виго или Кардиффская опера, современные европейские проекты не привлекали общественного внимания. Лондонский Купол тысячелетия — это всего лишь пузырь, пузырь, которому суждено раздуться и опасть; гигантское колесо обозрения, глядящее на Вестминстер, кажется неуклюжей ярмарочной шуткой, иронической пародией на общество, выбрасывающее все ценное. Все наши мечты кажутся бесцельными, и у нас нет стандартов, по которым можно было бы судить о наших планах.

Наш традиционный источник стандартов — классическая древность, родительская цивилизация, как нам хотелось бы верить, современного «Запада». Если архитектор хочет придать своей постройке вид значительный и величественный, он копирует стили древности. Пол Маккартни излагал свой план создания Колледжа искусств в Ливерпуле на приеме, где был подан торт в виде здания, в котором Маккартни хотел бы разместить свой колледж, — это было подражание древнегреческому храму. Историю западной драмы можно изложить исключительно в терминах влияния нескольких пьес, написанных в Афинах в V веке до н. э. Боги Древней Греции всегда обеспечивали художников персонификациями добродетелей и пороков. А труды мыслителей классического периода по-прежнему поставляют нам методу, с помощью которой мы обычно пытаемся отделить истину от лжи, правильное от неверного. Никто не поймет искусство, философию или литературу западного мира более поздних периодов периодов, если он не знаком с классической Грецией. И классическое наследие не ограничивается «Западом». Оно вышло далеко за его пределы, его получили почти все народы во всем мире.

Это совершенно иной тип передачи, чем тот, благодаря которому влияние Китая вышло за пределы родины этой цивилизации (см. выше, с. 315–319, 500–506), хотя, возможно, в будущем влияние Китая окажется более стойким и всепроникающим. Хотя завоевания, торговля и колонизация играли свою роль, влияние Греции и Рима во многом распространялось благодаря поклонникам этой культуры внутри других культур. Более того, память и образы классического мира распространялись, по исторической случайности, и евангелистами — теми самыми людьми, которые отвергали богов классической древности. Ведь в последние два столетия формального существования Римской империи на западе церковь и государство подкупили друг друга. Восточная мистическая религия, иудаистическая ересь, проповедовавшаяся бедным и чудаковатым раввином, в котором, как считали верующие, воплотился Бог, стала государственным средством общения с космическими силами. Религия, бывшая верой рабов, женщин и бедняков, пленила элиту, погруженную в классическое искусство, литературу и философию. У христианства и язычества в IV веке были единые представления о мире: их этика восходила к стоикам, метафизика — к Платону, логика мышления — к Аристотелю, а современная политическая власть — к Риму. Аскеты обеих традиций с их строгими постами и завшивленными бородами были неразличимы. Святой Иероним дал обет перестать читать Виргилия, но не смог его сдержать. Святой Августин испытывал отвращение к непостоянству и несоответствиям классической литературы, но сам вводил классическую мысль в христианскую традицию.

Чем дальше от Рима, чем холоднее климат, враждебнее окружение и страшнее угроза и давление со стороны варваров, тем более драгоценным казалось наследие древнего средиземноморского мира. Почти все нападавшие на империю поддавались этому влечению и, не обязательно отказываясь от собственной идентичности, одновременно принимали средиземноморскую культуру. Соблазненные теплым югом вестготы украшали распятия изображениями виноградной лозы. Длиннобородые короли носили знаки различия консулов и на манер римских наместников разъезжали в запряженных быками экипажах. Русский царь присвоил себе титул Константина. Франкский император спал в сапогах, подражая Августу. Англосаксонские поэты отдавали дань трудам римских «гигантов». К приходу варваров христианство стало неотъемлемой частью жизни Рима. Влившись в «христианский мир», Римская империя передала ему свой магнетизм, притягивавший окружающие народы, которые завидовали относительному богатству христианского мира или восхищались его грамотностью и технической развитостью.

Как это происходило — история очень долгая, и, может быть, ее лучше представить в виде нескольких отдельных перемежающихся эпизодов. Первый эпизод происходит в тюремной камере патриция Боэция, ожидающего казни по приказу короля, которому он служил. Действие происходит в Италии остготов

в середине VI века. Боэций стал героем западной традиции, хотя его труды исчезли с полок библиотек и из учебных программ. Даже среди образованных людей сегодня мало кто знает это имя, и еще меньше тех, кто может что-нибудь сказать о нем. Контекст его жизни можно восстановить в воображении по тому, что уцелело от церквей и мавзолея Равенны, одного из придворных центров короля Теодориха. Здесь сверкающая мозаика воспроизводит картины исчезнувшего бытия: крещение, поклонение в церкви, работу и смерть; все это собрано воедино. У римлян и готов были собственные баптистерии, почти одинаковые, но украшенные изображениями разных святых. Это различие перешло в конфликт: римская реконкиста изображена в церкви Сан-Витале, где на иконах мы видим свиту и самого торжествующего императора Юстиниана — хозяин Боэция утверждал, что ему удалось отразить наступление императора. Боэций напряженно работал, стараясь романизировать Теодориха. Ограниченность успеха этой его работы явствует из куполообразной структуры сооружения, где похоронен король: эклектическая экстравагантность такого типа была излюбленным стилем клонящегося к упадку Рима, но одновременно усыпальница напоминает курганы, которые по традиции насыпались над умершими германскими военными вождями.

Боэций стал жертвой того, что сейчас называют «шоком будущего». В мире невероятных изменений, где традиционные ценности растворялись, а традиционные институты распадались, он упорно цеплялся за старый порядок, настаивая на необходимости сохранить и продолжить существование Римской империи, радуясь тому, что его сыновей выбрали консулами, и финансируя одомашнивание захватчиков-варваров. Он много лет пользовался доверенностью короля, но в конце концов отстаивание справедливости и сопротивление угнетению (так он считал) привели его к падению. Он защищал крестьян от реквизиций, своих коллег-сенаторов — от преследований и весь римский сенат — от коллективного обвинения в измене. Заключенный в кирпичной башне в Павии, он написал об «Утешении философией».

Суть «Утешения» — вкратце — в том, что заключение Боэция не противоречит доброте Бога. Боэций выделяет Платона и Аристотеля как единственных подлинных философов. Платон больше соответствует его настроению в темнице, но Боэций подытоживает принципы мышления Аристотеля, и эта его работа будет поддерживать традиции формальной логики на протяжении всего европейского Средневековья. Боэций готовится к смерти, опечаленный, но полный сознания собственной правоты, — по примеру Сократа. «Утешение» — прекрасная книга, оказавшая огромное влияние. Она позволила соединить классическую языческую систему ценностей, ставящей во главу угла счастье, с христианской традицией самопожертвования, самоограничения и преклонения перед Богом. Боэций утверждает, что счастье и Бог идентичны [966] .

966

Этот пассаж созвучен Fernandez-Armesto, Truth, op. cit., pp. 107–108; см. M. Gibson, ed., Boethius: his Life, Thought and Influence (Oxford, 1981), pp. 73-134.

Следующий эпизод: мрачное влажное помещение Нортумбрианского монастыря зимой 685 года н. э., среди серых камней, глядящих на серое море, где холод пронизывает камни здания и кости живущих в нем. В этом году от чумы вымерла почти вся община. Уцелели лишь аббат и маленький мальчик. Когда монастырь снова начал расти, мальчик был рукоположен в сан, потому что остался в нем, но никогда не занимал в своем ордене заметного положения и не обладал властью. Поэтому мы можем предположить, что у него не было административного дара. Однако он стал выдающимся ученым. Звали его Беда, и работы по грамматике, истории, теологии, науке и комментарии к Библии сделали его украшением средневековой учености, а Нортумбрия в начале VIII века стала лучом света в «темных веках».

Самое удивительное в этом нортумбрианском «ренессансе» — первом в Европе, по мнению ученых, достойном такого названия, — то, что он шел в такой дали от Средиземноморья, сердца классической европейской цивилизации. Нортумбрия Беды так далека от Рима, насколько можно удалиться от него, не пересекая границы. Ближайшим римским памятником любого размера был Адрианов вал. Поверхностность проникновения римской культуры, видна в резьбе на шкатулке из китовой кости, сделанной в Нортумбрии, вероятно, лет за тридцать (до Беды). Наряду со сценами рождения Христа и младенцами Ромулом и Ремом кузнец Вёлунд (король эльфов) собирается обесчестить принцессу и улететь на волшебных крыльях. Так работало воображение на границах Римской империи в «темные века», смешивая христианские, римские и германские мифы и создавая из этой смеси великое искусство. Здесь Беда мечтал о Риме, учил греческий, писал стихи на древнеанглийском и помогал вновь разжечь утраченное знание в стране, которая прежде его почти не ведала. На смертном одре он переводил евангелие от Иоанна и труды этимолога из Севильи [967] . Задним числом легко рисовать таких людей, как Боэций и Беда, строителями интеллектуальных бункеров, где они лихорадочно записывают знания мира, пока он окончательно не исчезнет под обломками рухнувшего классицизма. Однако на самом деле они были оптимистами, чьи труды сочинялись надолго и сознательно были рассчитаны на длительное процветание.

967

P. Hunter Blair, The World of Bede (Cambridge, 1990).