Цивилизации

Фернандес-Арместо Фелипе

Подобно своим современникам в лесах умеренного климата (см. выше, с. 190–193, 203–212), цари Чолы в гигантских масштабах уничтожали леса и строили города в имперском стиле. Миф об основании династии повествует о том, как царь Кола охотился на антилопу: его вдруг заманил в глубину леса демон, и он оказался в таком месте, где не было ни одного брамина, чтобы принять подношение. Поэтому царь расчистил лес и принялся строить храмы [891] . А наследники следовали его примеру.

891

Ibid., p. 9; B. Stein, Peasant State and Society in Medieval South India (Delhi, 1980), p. 322.

Профессия купца сочеталась с профессией пирата; у купцов Чолы были частные армии и репутация «льва, готового к убийству» [892] . Имперские амбиции были наиболее сильны у тех царей, кто поддерживал близкие отношения с купцами. Кулоттунга I (1070–1120), снизивший налоги, взимаемые с купцов государством, считал себя — об этом говорит надпись на столбе — героем песен, «которые поют на далеких берегах океана молодые персиянки» [893] . Морской империализм Чолы состоял, вероятно, прежде всего в пиратских набегах, хотя были захвачены и участки

земли и в Шри-Ланке, на Мальдивских островах и, возможно, в Малайе стояли гарнизоны. Однако воздействия этих набегов было достаточно, чтобы сокрушить Шривиджаю и обогатить храмы Южной Индии. Храмы были союзниками и помощниками царя в управлении государством, и они же получали наибольшую выгоду от войн. Их вложения в землю и в совершенствование ее обработки в конечном счете могли подорвать морской империализм Чолы — что стало заметно в XIII веке. Но пока влечение к морю сохранялось, списки даров на стенах храмов свидетельствуют о его плодах — переходе от пожертвований скота и сельскохозяйственной продукции к роскошным подношениям экзотических товаров и денег, особенно в период между 1000 и 1070 годами. Среди сокровищ Танджора были: золотая корона (такого размера, что на ней держали постоянно горящими сорок ламп), 859 бриллиантов, 309 рубинов, 669 жемчужин, браслеты, серьги, золотые гирлянды, зонтики, подсвечники, опахала, подносы и сосуды [894] .

892

Hall, Trade and Statecraft, op. cit., p. 193.

893

Ibid., p. 173.

894

В. K. Pandeya, Temple Economy under the Colas (c. 850-1070) (New Delhi, 1984), p. 38.

В течение длительного периода, с середины IX до середины XIII века, утонченное, величественное и чуткое искусство отображало ценности, которые позволили государству Чола подняться над грабежом и эксплуатацией. Даже по меркам индийской цивилизации храмы Чолы были необыкновенно чувственными. Приход династии в Танджор, первую столицу государства, изображается почти как надругательство; согласно надписи, отмечавшей это событие, памятники города подобны украшениям девушки «с прекрасными глазами, грациозными извивами волос, с телом, закутанным в ткань, и с белой, как известь, кожей» [895] . Та же эстетика пронизывает все искусство Чолы. Когда Раджендра (1012–1044) в ознаменование своих побед на Ганге построил новую столицу, он придал храмам гибкие изгибы, формы изящных королев и богинь, украшавших храмы, построенные его предшественниками. Город строился с размахом, свидетельствовавшим о невероятном честолюбии. В искусственное озеро длиной 60 и шириной 3 мили Раджендра провел воды священной реки. Вид строений, по словам поэта XII века, мог наполнить радостью «все четырнадцать миров, окруженных бушующим океаном». Этот город воплощал самую суть цивилизационных амбиций, ибо «сама природа вокруг стала невидима» [896] .

895

V. DeheЛa, Art of the Imperial Cholas (New York, 1990), p. xiv.

896

Ibid., pp. 79–80.

Коромандельское побережье обладает наилучшими во всей восточной Индии возможностями для превращения в центр торговли. На западном берегу от Биджапура до Мала-бара тянется длинная полоса торговых государств, удобных гаваней и общин, живущих морем. Но район, который можно считать образцом морского мира, находится на северной оконечности побережья, в Гуджарате. Жители Гуджарата в истории Индии были тем, чем голландцы в Европе и обитатели Фучжоу в Китае: самыми опытными и преданными своему делу мореплавателями. Задолго до того как сформировалась некая гуджаратская сущность, на этой территории располагался большой порт эпохи Хараппа (см. выше, с. 299), Лотал, который вел торговлю с Месопотамией и Персидским заливом и вывозил медь, добытую в Карнатике. Потомки моряков Лотала в середине первого тысячелетия до н. э. стали героями морских рассказов джатаки и купцами, упомянутыми в «Опасностях Эритрейского моря» (см. ниже, с. 561). В одной джатаке (номер 360) говорится о царе, который послал министра, обратив его в исследователя, «по всем морям», чтобы отыскать похищенную царицу. Другая джатака (номер 463) — это рассказ о слепом моряке из Бхаруча, который открывал неведомые моря и основывал выгодную торговлю, потому что «по приметам океана знал, какие в нем скрываются сокровища» [897] . Слепой моряк может показаться столь фантастической выдумкой, что это вызовет недоверие к рассказу; история явно связана с легендами о слепых проводниках в пустыне, где среди изменчивых барханов зрение не дает никаких преимуществ (см. выше, с. 100). Однако волны действительно сходны с песком, и многие рассказы, существующие ради выраженной в них морали, основаны на реальном опыте.

897

Cowell, ed., op. cit., vol. iii, pp. 123–125; vol. iv, pp. 86–90.

Причина раннего развития морского дела в Гуджарате становится понятна при взгляде на карту: Камбейский залив окружен множеством бухт, дельт, эстуариев и островов; за водным миром начинается мир плато, гор, пустынь и болот. Поэтому «единственная прибыль» Гуджарата, по словам Сю-аньцзаня, который в поисках неискаженных текстов буддийских писаний побывал здесь в VII веке н. э., «извлекается из моря». Это преувеличение, но вполне простительное. Вопреки утверждениям социальной теории Вебера, которая говорит, что система ценностей многих религий, в том числе индуизма, несопоставима с капиталистическим ценностями, местные купцы занимались торговлей с не меньшим рвением и преданностью. Отчасти это объясняется тем, что индуизм, подобно всем религиям, выдвигает теоретические стандарты, которые на практике игнорируются: отчасти же причина в том, что профессией моряка начинали овладевать с младых ногтей, когда еще не было возможности задуматься над выбором. Как сказал купец, который ради участия в боях нарушил кастовые ограничения, «можно оставаться купцом и на поле битвы» [898] . В более поздний, гораздо более документированный период статус купца среди собратьев по вере определялся его богатством, а богатство часто тратилось на религиозные цели и благотворительность. Строгие ограничения, которые каста накладывала на свободу купцов в XIX веке, относятся ко времени, когда жернова экономических перемен значительно уменьшили роль торговли и ремесел в экономике [899] .

898

B. Chattopadhyaya, The Making of Early Medieval India (Delhi, 1997), p. 112.

899

M. Mehta, Indian Merchants and Entrepreneurs in Historical Perspective (Delhi, 1991), pp. 16–19, 35–36; V. K. Jain, Trade and Traders in Western India, AD 100-1300 (New Delhi, 1990), p. 84.

Во

всяком случае в Гуджарате существовала исключительно большая и мощная джайнитская секта, в которую купцов привлекали прежде всего неосторожные утверждения основателя джайнизма мудреца Махавиры о доступности для представителей всех каст просвещения и возвышения через инкарнации. Согласно стандартам Махавиры подлинно праведна только жизнь, полная самоограничений и монашеского самопожертвования, требующая отказа от насилия по отношению ко всем формам жизни, а в учении Махавиры живыми считаются также земля, камни, огонь и вода. Однако считалось: то, что сегодня именуется «сколачиванием состояния», не имеет отношения к морали, если богатый человек помогает соседям и «старается, чтобы многие наслаждались тем, что он зарабатывает». «Высокое и низкое рождение — это только слова, не имеющие реального содержания» [900] . Пожертвования купцов позволили украсить горизонт Гуджарата многочисленными джайнистскими храмами; в ответ сами купцы стали предметом монашеских восхвалений, похвалы расточали их предприимчивости, экономности и щедрости [901] . Храм в Сатринджайе, где, согласно легенде, на землю сошел предок Махавиры, чтобы ему поклонялись, — крупнейший в Индии, он покрывает два холма куполами и шпилями, которые сверкают, как творение кондитера: кажется, будто их кремовые верхушки сотворены богами. Влияние джайнизма на Гуджарат было очевидно для португальских путешественников XVI века. Жоао де Баррос, считавший, что доктрины джайнизма заимствованы у Пифагора, сообщает об исключительных проявлениях набожности: джайнисты покупают у мусульман любое живое существо, чтобы те не могли его убить, «даже если это кобра… чтобы не видеть, как она умирает, и считают, что тем самым служат своему богу» [902] .

900

A. T. Embree, Sources of Indian Tradition, vol. i (New York, 1988), p. 74.

901

M. Mehta, Indian Merchants and Entrepreneurs in Historical Perspective (Delhi, 1991), pp. 18, 98.

902

Decadas da Asia, Dec. IV, book 5, ch. 1.

Морскую историю Гуджарата на исходе Средневековья можно изложить в рассказах о султанах, которые называли себя «Повелителями моря» — такой титул свидетельствует о стремлении к господству на море, характерном и для морских государств Европы этого периода [903] ; или в рассказах о пиратах, которых видел Марко Поло: эти пираты плавали на кораблях в двадцать и тридцать парусов и «заполняли сотни миль моря, так что ни один купеческий корабль не мог миновать их… ограбив купца, они говорили: «Иди и заработай побольше; может, и это тоже станет нашим» [904] ; или ту же историю можно проследить по жизни моряков, подобных тому, кого португальские источники называют «Молемо Канаква» — что просто означает «мусульманский навигатор»: он показал Васко да Гама морской путь по Индийскому океану от Малинди до Калькутты; явных подтверждений легенде о том, что в этом лично повинен Ибн-Маджид, величайший авторитет своего времени в мореплавании [905] , нет. Но ради экономии времени и места, мы можем судить о морском облике Гуджарата по истории основателя знаменитого порта Диу.

903

F. Femdndez-Armesto, ‘Naval Warfare after the Viking Age’, в книге М. H. Keen, ed, Medieval Warfare: a History (Oxford, 1999).

904

Marco Polo, The Travels, ed. R. Latham (Harmondsworth, 1968), p. 290.

905

Свидетельства восхитительно подытожены в G. Winius, Portugal the Pathfinder (Madison, 1995), pp. 119–120.

Малик Айаз появился в Гуджарате в 1480-е годы как раб в свите русского знатного путешественника; хозяин ценил его за смелость и искусство стрельбы из лука и подарил султану. Освобожденный за храбрость в бою или по другой версии — за убийство сокола, осквернившего голову султана своими испражнениями, — он был назначен начальником местности, в которой находилась старинная гавань, едва только вновь начавшая благодаря покровительству предшественника Малика выступать из выросших вокруг за столетия джунглей. Ко времени появления в Индийском океане португальцев Малик превратил Диу в укрепленный торговый центр и убедил купцов Красного моря, Персидского залива, Малакки, Катая и Аравии заходить в его порт на пути в северную Индию. Стиль его жизни отражает выгодность торговли. Навещая султана, он брал с собой девятьсот лошадей. Он нанимал тысячу переносчиков воды и угощал своих гостей блюдами индийской, персидской и турецкой кухни на фарфоровых тарелках.

Помимо предпринимательских талантов он демонстрировал и большой дипломатический дар. Когда португальцы в 1509 году уничтожили гуджаратский флот, Малик заключил с победителями договор на самых выгодных условиях, каких смог добиться: его гавань открыта для них, а его собственные клиенты уйдут из торговли перцем, которой собирались заняться португальцы. Но он отказал португальцам в праве построить крепость на его земле и не покорился желанию султана отдать португальцам всю территорию: пришельцы казались султану менее опасными и более сговорчивыми, чем богатые и могущественные подданные вроде Малика. Позже, когда в 1534 году Диу стал португальской крепостью, годы правления Малика вспоминались как золотой век сопротивления христианству; на самом деле ничего подобного не было — перед нами просто типичная история хорошо продуманного равновесия, при котором местные интересы поглощены пришельцами, но власть им не отдана.

Как конкурентов в торговле и империалистов португальцев сменили голландцы и англичане, но морская жизнь Гуджарата продолжалась буквально без изменений. Возможности обогащения купцов увеличивались, мореплавание развивалось. Вирджи Вора, король гуджаратской торговли, который господствовал на всех региональных рынках с первого по последнее десятилетие XVII века, сумел натравить голландцев и англичан друг на друга, к собственной выгоде и ослаблению соперников. В различные периоды он устанавливал монопольные цены на рынках перца, гвоздики, меди, кораллов и ртути, действуя одновременно как главный банкир и поставщик кредитов для европейцев, и был — по словам раздосадованного английского купца в 1643 году — «главным продавцом и монополистом всех европейских товаров» [906] . Это был выдающийся, но не единственный пример жизнеспособности местного капитализма в эпоху проникновения европейцев (см. ниже, с. 609).

906

Mehta, op. cit., pp. 53–63.