Цивилизация Просвещения
Шрифт:
Государство, изначально не имевшее средств, теперь эти средства получило. В начале царствования налоговые сборы составляли 20 % французских при сопоставимой численности населения и регулярной армии, насчитывавшей более 100 тыс. человек. Из всех земель старой монархии сильнее всего изменилась Богемия, близкая к Силезии, которая стала ее конкурентом. Волнения 1770–1771 и 1775 годов были признаком неблагополучия, но одновременно и важнейших преобразований — вспомним рекордный демографический рост. Именно в Богемии (в год роспуска иезуитского ордена) Рааб, физиократ и член Торгового совета, осмелился выступить против крепостного права, положив начало процессу, который завершится только в 1848 году. В социальном плане Богемия по уровню развития стояла почти в одном ряду с Бранденбургом, Померанией и Пруссией; вся прочая дунайская Европа отставала на много веков.
При Иосифе II темп изменился. «В Вене юный император,
Йозефинизм, религиозная политика, распространившаяся на всю католическую Европу, противостоял замешенной на прагматичном равнодушии веротерпимости Фридриха II. Можно ли говорить о просвещенной нетерпимости? Иосиф II был слишком христианином, чтобы не попытаться использовать свое могущество во благо своей склонности к просвещенному католицизму, такой далекой от барочного сознания его подданных: почти кальвинистский культ движения, о котором мечтали в XVIII веке радикальные ришеристы из числа янсенистов-пресвитериан; интеллектуальная религия онтологического свойства; церковные обряды, направленные на скрупулезное соблюдение норм моральной чистоты и, еще в большей степени, службы, вполне можно было бы сказать — присутствия в мире. Впрочем, таковы же были и цели Просвещения. Имплицитно они заключают в себе diminutio capitis [68] . Подобно лучшим людям своего века, «он [Иосиф] полностью отвергал созерцательную жизнь, аскетизм и мистику <.„>. Казалось, он не ведал о святом причастии и обратимости заслуг» (Ф. Блюш).
68
Diminutio capitis — умаление гражданских прав (лат.).
Ни у кого, если можно так выразиться, «интегризм» светской политики не заходил так далеко. Его уверенность в примате государства приближается к политической теологии второго поколения реформаторов. «Божественное право, явленное Священным Писанием, и естественное право, воссозданное человеческим разумом, суть две основы власти монарха. Секуляризуя теории Боссюэ, Лейбниц, Вольф и Мартини упрочивают верховную власть, потому что отныне она становится двойным залогом божественных установлений и опоры на разум».
С этого момента все в церкви идет кувырком: деление на епархии, назначения на должность, обучение клира, уменьшение влияния черного духовенства. «Мой братец — ризничий» — острота Фридриха II — проникает в каждую мелочь: война с изваяниями, уменьшение освещения, цензура проповедей в пользу практических выступлений, направленных на земное, гражданское и моральное процветание государства.
Положительным моментом стал эдикт о веротерпимости 1781 года, несмотря на все содержащиеся в нем оговорки и скрытые смыслы. Он направлен на то, чтобы предотвратить массовую эмиграцию чешского меньшинства в Силезию, перешедшую под власть Пруссии. Терпимость касается только крупных христианских конфессий, ограничивает отправление культа жестким минимумом и все-таки обеспечивает двукратное увеличение числа протестантов в исконных германских землях менее чем за десять лет: 73 тыс. в 1782-м, 136 тыс. в 1788 году. Добавим произошедшие с задержкой на тридцать лет по сравнению с Пруссией и несколько большими ограничениями социальную интеграцию евреев (с 1781 года отменяется обязательное проживание в гетто и ношение отличительных знаков на одежде) и открытие университетов: как свидетельствует интеллектуальная история, в Вене, как и в Берлине, еврейская буржуазия в полной мере воспользовалась этим.
Изменение темпа в 1780 году само по себе не способствует развитию дунайской Европы в соответствии с западным уровнем. «Йозефинизм» предвосхищает ошибку французских революционеров. Деист Фридрих меньше травмировал христианское сознание, чем ревностный католик Иосиф II. Сознанием нельзя управлять. Иосиф не понял ценности барочного католицизма, его безупречной согласованности с наследием традиционной деревенской культуры. Чтобы воспользоваться этим богатством, нужно было сначала понять и полюбить его. Драма йозефинизма — в возникновении напряженности и слишком большой дистанции между
По сравнению с этими двумя полюсами просвещенного абсолютизма, в других случаях успехи были не столь велики. Возможно, наименее податливым оказалось Средиземноморье. Испания в XVIII веке претерпела глубокие изменения, но они не датируются восшествием на престол Карла III. В том, что касается политической арифметики, нельзя не упомянуть о титанических усилиях маркиза де ла Энсенады. Фарнезианский период правления Филиппа V, уже начиная с 1717–1718 годов, служит предвестием просвещенного абсолютизма. Увы, в XIX веке от титанического труда Патиньо, Энсенады, Аранды, Флоридабланки, Годоя не осталось почти ничего. Ужасный кризис 1808–1814 годов разразился слишком рано и, помимо всего прочего, скомпрометировал идеологию, во имя которой королевские министры боролись за централизацию и единообразие. Что касается Помбала (1750–1777), то, вопреки и, несомненно, благодаря своей шумной воинственности, он не смог преодолеть отсталость Португалии (особенно севера страны), по сути представлявшей собой окраину окраины. Главные его успехи были достигнуты в Америке. Италия дает образец объяснения, которое можно распространить и на Португалию.
Наиболее впечатляющие усилия были приложены в Неаполе. Тем сокрушительнее оказался провал. На севере (в Тоскане, Парме, Пьяченце), где ширилось сопротивление, успех был долговременным, а баланс — положительным. Вот Тоскана, где в 1786 году в синоде Пистои проходил крупнейший съезд просвещенного католичества в его янсенизированной разновидности, эволюционировавшей к радикальному реформизму и полностью интеллектуализированному исполнению церковных предписаний. Именно в северной Италии с ее богоугодными школами и более умеренными темпами, которая, однако, последовательно обучалась грамоте, подготавливался XIX век, условия для позднего итальянского рывка. Впрочем, обратимся к социальной сфере: Италию парализовали латифундии, переизбыток сельского населения, двуполье, оставшееся неподвластным техническим изменениям XII–XIII веков, неспособность и нежелание приобщить население к письменной цивилизации и потратить на это деньги. Одновременно это дает нам ключ для объяснения относительного успеха тосканской, пьемонтской и ломбардской Италии; он определяется относительно высокой ценностью человеческой жизни и затрачиваемыми на нее средствами. Добавим, что в Тоскане важную роль играет взаимодействие между разговорным и письменным языком.
Относительный неуспех просвещенного абсолютизма на средиземноморском юге связан с высокой плотностью населения, которое трудно привести в движение. Внутренних «границ» мало (Сьерра-Морена, Эбро в Арагоне…), Америка слишком далеко, в Испании нет пустынных земель. Остаются только болота, но для их осушения не хватает техники. Многочисленное и гордое население, с долгой историей за плечами, элита, оставшаяся в стороне от научной революции и склонная обращаться от настоящего или недавнего прошлого к прошлому более отдаленному. Кто может измерить значение для Тосканы XVIII века столь блистательного кватроченто, для Рима XVIII века — Рима времен империи и первых христиан? Слишком много людей, слишком много прошлого; просвещенный абсолютизм приходит слишком поздно, с опозданием по крайней мере в век, чтобы обеспечить расцвет Испании и Италии. Испания стартует, не имея опоры, Италия с трудом отрывается от земли. Девятнадцатый век в этих странах плохо подготовлен — чуть лучше в наиболее отдаленной от Средиземноморья Италии, чем на Иберийском полуострове, чуть лучше в Каталонии, Бискайе и Астурии, чем в Португалии и Андалусии.
Можно ли говорить о просвещенном абсолютизме применительно к Скандинавии? Едва ли. Скандинавские страны на протяжении XVIII века постепенно приближаются к английскому образцу. Шведское государство реализует своего рода компромисс между Англией времен «Славной революции» и фридриховским Бранденбургом. Норвегия остается в стороне, но в Дании есть что-то ганноверское; она страдает от некоторой отсталости. Швеция выходит окрепшей из передряг, стоивших ей потери Балтийского моря: растущее население, самая низкая в Европе смертность, средняя продолжительность жизни, почти достигающая рекордных показателей Новой Англии, а главное — широкая и ранняя ликвидация неграмотности. Модернизация шведского государства осуществляется медленно, а значит, основательно; поэтапный переход к свободе печати — в стране, любящей читать: основные положения эдикта 1766 года закреплены указом от 26 апреля 1774 года. Терпимость по отношению к католикам (куда бульшая, нежели в Англии) и эмансипация еврейского городского меньшинства на немецкий манер. Наконец, всестороннее развитие культуры: от Новой Стокгольмской оперы Аделькранца до Академии Восемнадцати, основанной в 1786 году по французскому образцу.