Цивилизация Просвещения
Шрифт:
В своем стремлении к расширению территории и к могуществу государство подталкивало движение приграничных областей; в своей заботе о том, чтобы лучше исчислять людей и лучше управлять ими, государство заложило основы статистики. Без нее, а значит, без государства не было бы социальной арифметики, не произошло бы, по причине отсутствия данных, выхода за пределы научного, механистического разума в направлении человека. Государство стоит у истоков общественных наук — достояния XVIII века. Государство вело борьбу с бедствием, отнимавшим у него подданных, и, благодаря своему богатству, победило. Государство — и норвежская серая крыса пасюк сумели справиться с чумой: A fame, a peste, a bello, libera nos, Domine [53] . Голод стал реже, а война — гуманнее.
53
«Избави нас, Господи, от голода, чумы и войны» (лат.).
Буржуазное
Как обойти вопрос о связях между государством и идеологией? Нередко, будучи частью политических размышлений, идеология Просвещения фатальным образом обращается к проблеме государства и оказывает влияние на тех, кто определяет его судьбу. Взгляд на природу вещей побуждает различать, вопреки видимости, большие сегменты пространства. В центре, в странах срединной оси, изначальная форма государства изменяется мало — постольку, поскольку революция для них уже в прошлом; вокруг, на окраинах, царит подлинное государство эпохи Просвещения, государство, сражающееся с реальностью, которую оно старается подчинить: государство, страстно одержимое идеей наверстать отставание.
В XVIII веке в Европе не было крупных политических потрясений. Пространство главенствует. С 1680 по 1780 год карта нередко меняется; к 1713 году она была довольно основательно перекроена; эти изменения происходили в соответствии с логикой, которую нетрудно понять. Взгляду предстают две Европы, по обе стороны от линии Гамбург — Триест: первая — стабильная, древняя, характеризующаяся устойчивым ростом, быстрым, но без скачков и всегда остающимся под контролем; вторая — со смещениями и скачками не до конца освоенного пространства. Стабильный запад противостоит более текучему востоку; границы на востоке передвигаются легче, чем на западе, потому что на западе теснее связи между человеком и государством. Во Франции, Англии, Нидерландах, Соединенных провинциях государство воздействует на людей напрямую. На востоке государство — это вельможи, junkers [54] , магнаты, крупные собственники. Между ним и равнинной страной крестьян, осваивающих целину, стоит система государственного и частного землевладения: раздел Польши — это перераспределение десяти тысяч поместий; ассимиляция Эльзаса — это долговременный проект, осуществлявшийся тактично и великолепно удавшийся благодаря ста пятидесяти годам усилий, без единой фальшивой ноты. На западе, за исключением Франции и Англии, государства не отождествляются с передовой национальной реальностью; при этом в старых территориальных рамках установлены давно сложившиеся, привычные отношения, которые не так-то легко разрушить. В этом плане реальный уровень хорошо поддается измерению: десять южных голландских провинций, герцогство Миланское, Неаполь составляют привычные объединения; любая перекройка таких регионов куда тягостнее, чем перевороты наверху: аннексия Руссильона в 1659 году, уничтожившая единство Каталонии; медленное размывание испанских Нидерландов Францией Людовика XIV в 1659–1679 годах; изменение в 1748 году традиционной границы между Ломбардией и Пьемонтом, повлекшее за собой массовые переселения и демографические колебания. Точно так же прусская аннексия Силезии в 1740–1742 годах в человеческом измерении стала по большому счету более важным событием, чем первый раздел более не существующей Польши в 1772 году.
54
Прусские помещики (англ.).
И наоборот, когда в 1713 году Утрехтский мир передал под власть австрийской короны периферию европейской империи испанцев — Нидерланды, герцогство Миланское, Неаполитанское королевство, Сардинию (в 1720-м Пьемонт получил ее от императора в обмен на Сицилию), он установил новое равновесие в верхах, нисколько не изменив отношения людей с монархом в рамках связывавшей их привычной реальности. В конечном счете не слишком важно, что испанские Нидерланды сделались австрийскими: Нидерланды, Милан, Неаполь, Сицилия — вот единственная реальность. Государство находится на том же уровне. Династическая система была не больше чем принудительно навязанный союз.
Обратимся к главной реальности — территориальному государству, сложившемуся в XV–XVI веках. На западе, в зоне высокой плотности населения и старинных связей между человеком и его окружением, государство достигло своих пределов и не выходит за них. После 1680 года происходит лишь уточнение
Возьмем Францию: с 1680 по 1780 год — только два важных изменения: постепенное поглощение того, что к 1766 году осталось от Лотарингии, да покупка Корсики в 1768-м. Крупномасштабные перемены происходят в колониях и касаются благосостояния государства, но не его существования. Англия утверждает свое первенствующее положение на Британских островах. С 1703 года союз с Шотландией становится уже не только династическим, в плане передачи англичанам и шотландцам равных прав намечаются контуры Соединенного Королевства. Колонизация в XVII веке пустынного северо-востока Ирландии способствовала укреплению англо-шотландского союза. Ирландия, находившаяся в руках крупных землевладельцев, частью английских, частью вовлеченных в английское культурно-экономическое пространство, не составляла проблемы. Процесс объединения завершился в 1800 году принятием билля об унии. Британские острова, Франция, 80 % Центральной Европы — пространство успехов политически очерчено. В Италии, за исключением границы между Пьемонтом и Ломбардией, изменения носят династический, а не территориальный характер. Запад и юг Германии в 1713 году подверглись лишь незначительным подвижкам. Между католической Германией, которая переживает застой, и протестантской Германией, которая, в соответствии с приятным для философов и протестантов стереотипом, в период Aufklarung’а бурно развивается, сохраняется равновесие, достигнутое в 1648 году после трех десятилетий войн. Нидерланды, Соединенные провинции и Льеж также обрели устойчивые границы. Испания лишь на первый взгляд пострадала от Утрехтского договора. Она освободилась от традиционных имперских обязательств, которые уже не могла выполнять и которые подавляли ее своей тяжестью. Политика Италии при Фарнезе была направлена на достижение нового равновесия в Средиземноморье, она вызывала удовлетворение у каталонцев и валенсийцев, помогала им выдерживать усиление центростремительных тенденций в политической гегемонии Кастилии. На западе государство волей-неволей работает вглубь, ибо земля стоит дорого.
Франция и Испания — 500 тыс. кв. км, Британские острова— 315 тыс. кв. км политической унификации и, в той или иной степени, осознания национального единства. Срединная Европа — это еще и область государств среднего размера: Португалия — 90 тыс. кв. км, Неаполь — 70 тыс. кв. км, не считая Сицилии, чуть больше — 100 тыс. кв. км с учетом Сицилии; Венеция переживает упадок: ее итальянские земли в конце XVI века составляли 31,4 тыс. кв. км, внешние владения увеличивали эту цифру вдвое, а с 1720 года территория Светлейшей вместе с Истрией, Далматинским берегом и Ионическими островами не достигает даже 50 тыс. кв. км. Грубо говоря, это размер Сардинского королевства (62,5 тыс. кв. км) и церковных земель (44 тыс. кв. км). Австрийские Нидерланды и Соединенные провинции тянут на 27 тыс. и 30 тыс. кв. км. Милан уменьшился с 16,65 тыс. кв. км (1600) до 8,35 тыс. кв. км (в конце XVIII века). Тоскана — 20 тыс. кв. км, Парма — 5,7 тыс., Генуя без Корсики — 5 тыс. кв. км. Майнцское курфюршество, крупнейшее из духовных курфюршеств, занимает 6,15 тыс. кв. км; Ганноверское курфюршество, самое небольшое из светских, — 13 тыс. кв. км (с 1714 года его судьба тесно связана с Англией); Бавария (1 млн. жителей) и Саксония держатся на уровне 30 тыс. кв. км.
В Западной Европе сохранились и маленькие государства — крупные сеньории на западе Германии, швейцарские республики, лишь часть из которых связала себя непрочными узами конфедерации. Показателен случай Женевы: именно ее пример имплицитно лежит в основе политических теорий Жан-Жака Руссо. На западе все пространство поделено между четырьмя крупными объединениями: Британскими островами, Францией, Испанией и Португалией, — маленькие и средние государства располагаются на восточной окраине, по оси Италия — Альпы — Рейнская область, между Рейном и Эльбой. Они служат буфером между западом и новыми светилами, которые восходят и мерцают на востоке.
На востоке Европы в самом разгаре погоня за ростом населения, и идет освоение внутренних и внешних окраин, — еще не обретен территориальный баланс. Только здесь география государств подвергается непрерывным изменениям. Это ведет к краху старых территориальных образований, таких эфемерных государств, как Священная Римская империя и Польша. Польшу (850 тыс. кв. км), конфедерацию сеймов и магнатских республик, то есть 10 тыс. крупных поместий, ждут три раздела (1772,1793,1795). Последующее формирование польского национального государства началось с предварительной ломки этой политической системы, соответствующей X веку на западе. На столь огромном и неопределенном пространстве ни одно государство не могло стать Иль-де-Франсом или Пруссией, поэтому нападение извне оказалось роковым — оно же стало спасительным. Священная Римская империя напоминает Польшу как по площади, так и по политическому устройству. Однако, в отличие от Польши, германский мир стал свидетелем появления крупных территориальных образований: обширной, хотя и децентрализованной Австрии и не столь протяженной, но более удобно расположенной Пруссии, — которые стали предвестниками пространственной организации, более соответствующей потребностям экономического роста.