Цвет абрикоса

Сяошен Би

– Поистине предо мной достойный молодой человек! – воскликнула сваха. – Скажу так: когда юноша достигает возраста, ему надлежит жениться, ведь «в ивах, как говорится, вот-вот зашумит ветер страсти». [19]

Сваха не подозревала о тайной склонности молодого человека и приняла его за юношу благонравного и достойного. Чжэньцин же помирал со смеху, видя, как дурачит старуху. Между тем сваха продолжала убеждать его:

– Решайте дело сейчас, переезжайте к ним хоть завтра. Свадебных подарков готовить не надо. Переедете, и все.

19

«В ивах зашумит ветер страсти» – в китайском словаре любви ивовый пух, который легко разносит ветер, – символ мужской страсти, непостоянной и переменчивой.

– Какая прекрасная мысль! – воскликнул

Чжэньцин. – Но что, если к этому разговору все же вернуться зимой?

– Госпожа Лань расположена к вам всем сердцем. Между вашими семьями давние добросердечные отношения. Не вижу смысла откладывать дело до зимы, – так сказала ему сваха и с этими словами ушла.

Чжэньцин вернулся в спальню.

– Похоже, для старшего брата уже зажжена брачная свеча? – сказал Хуа, слышавший весь разговор. – А где же буду пребывать я?

Чжэньцин обнял его:

– Никогда прежде я не приближался к женщине. Разве есть на свете красотка, которая превзошла бы тебя? Я преисполняюсь восторгом, когда делю с тобой ложе. Невозможно выразить словами те ощущения, которые ты вызываешь во мне. А что женщина? Вначале ее долго соблазняешь, потом задираешь подол, а в результате? Только в пудре вымажешься. Никакого удовольствия, лишь силу зря расходуешь. Давай дадим клятву никогда не разлучаться!

Мысль пришлась приятелю по душе, и они поклялись горами и водами всегда быть вместе.

А тем временем сваха пришла к госпоже Лань и доложила ей:

– Ваш жених сущий ребенок. Он еще за юбку держится. Приготовьтесь встречать зятя. Все дела по переезду поручите мне, наставления дочери о супружеских делах препоручаю вам. Так что завтра жених переедет, ибо завтра седьмой день седьмой луны. [20] Но не знаю, как вы на это посмотрите?

Госпожа Лань дала согласие и препоручила свахе привести завтра зятя в дом. Сама поспешила к дочери сказать о женихе. Сваха вновь отправилась к Чжэньцину. Был уже полдень, а тот еще не подымался с постели. Долго ждала его сваха, пока тот не умыл лица и не причесал волос. Когда наконец он вышел, сваха сказала ему:

20

День седьмой седьмой луны. – Согласно легенде в седьмой день седьмой луны Ткачиха – Чжи-нюй, дочь небесного правителя (ассоциировалась со звездой Ткачихи из созвездия Лиры), встречается со своим супругом Пастухом – Ню-ланом (звезда Волопас в созвездии Орла) в седьмой день седьмой луны. В народе этот день считается днем влюбленных.

– Я предложила госпоже Лань, что вы завтра навестите их. Подарков не надо. Они встретят вас достойно, устроив пир.

Чжэньцин поблагодарил сваху за труды, поднес вина. Та долго цедила вино, потом, попрощавшись, отбыла в паланкине. На следующий день он направился в дом госпожи Лань. У ворот уже встречала его сваха. Она ввела Чжэньцина в центральную залу, где его ждала госпожа Лань. Чжэньцин поклонился. Его усадили на почетное место и предложили вина. Пропустив несколько чашек вина, Чжэньцин раскраснелся. Лицо его стало походить на цветущий абрикос. Тем временем Чжэньнян, напудренная и подкрашенная, сидела в спальне, пока ее сестры, выглядывая из-за ширм, рассматривали жениха. Их восторгам не было конца. Закончив свадебные приготовления, госпожа Лань ввела жениха в комнату дочери. Велела жениху и невесте поклониться друг другу. Потом, когда они сели на циновку, она сказала им:

– Милая доченька! Сегодня отдаю тебя в супружество молодому господину. Желаю вам многих благ, жить в ладу, как гусли и цитра, любить друг друга, словно феникс и жар-птица, сто лет не стареть и жить в радости.

Чжэньцин поднялся с циновки и поблагодарил:

– Всегда буду помнить о вашем благодеянии и буду вечно предан супруге.

Госпожа Лань велела девочке-служанке ввести молодых в спальные покои и разогнала слуг.

Никогда прежде Чжэньцин не прельщался женской красой, но вид невесты в богатом наряде и убранстве потряс его. Сердце его дрогнуло, стыдливость и уступчивость девушки влекли к ней более изощренного кокетства. Он помог ей снять головные украшения, потом сам вытащил серьги и вынул из волос шпильки. Взял ее на руки и понес на кровать. Он снял с нее шелковую юбку, стащил тонкого полотна рубашку, и тут обнаженная девушка предстала перед ним в сиянии своей природной красоты. И хотя Чжэньнян была едва ли не мертва от страха, она вовсе не препятствовала его действиям и уже льнула к нему, охваченная любовной истомой. Видя, что девушка стыдится, Чжэньцин еще более исполнился к ней симпатией. Вот уже страсть охватила его – так разгорается светильник, когда в него подливают масла. Об этом возвестил сам янский жезл. Чжэньцин поспешно разделся. Он стащил девушку на край кровати, положив так, чтобы ее бедра наполовину свешивались. Развел ноги и, смочив слюной восставший жезл, поместил его меж ягодиц. Он вдохновился и принялся орудовать что есть силы. Неутомимо усердствуя, он причинил ей неописуемую боль. Не смея стонать и плакать, она стиснула зубы и старалась

выдержать эту пытку. Будучи девушкой неопытной, она ничего не поняла, ибо лишь стороной слыхала о каких-то отношениях между мужчиной и женщиной, но толком ничего не знала. Однако чутье подсказывало ей, что в том, как жених обращается с ней, что-то не так. Чжэньцин все более распалялся и все более увлекался божественной красотой юной супруги, ничуть не беспокоясь, что причиняет ей боль. Он нашел, что «темная тропа» Чжэньнян куда уже той, по которой он еще недавно проходил. Он запустил руку в преддверие лона, а потом принялся тискать груди. Обладание Чжэньнян показалось ему много приятнее, чем развлечение с Хуа. Он еще раз прошелся «темной тропой» и излил влагу естества. Чжэньнян была буквально растерзана. Супруги заснули, но среди ночи Чжэньцин вновь воспламенился страстью. Он повернул Чжэньцин спиной. Велел поднять ягодицы повыше и принялся за работу. Чжэньнян ничего не оставалось, как подчиниться мужу. «Темная тропа» на этот раз не оказалась столь узкой, и она уже не страдала от боли. Но все же эта поза представлялась ей срамной, и она умирала от стыда.

На следующий день Чжэньнян едва передвигала ноги. Когда она пришла к матери, ее плачевный вид насторожил госпожу Лань, особенно когда дочь пожаловалась на недомогание. Поборов стыдливость, Чжэньнян рассказала ей, как прошла ее брачная ночь. Госпожа Лань досадливо рассмеялась:

– Твой муж – ребенок. По сей день не понимает смысла в супружеских делах. – И тут же на ухо рассказала дочери, что это такое, только тогда разрешив ей уйти.

Когда настала вторая ночь и Чжэньцин вновь пожелал Чжэньнян, та, запинаясь от робости, сказала ему:

– Дорогой муж! Похоже, вы ошиблись дорогой.

– В чем я ошибся?

– Сладость брачных отношений состоит в том, чтобы входить в лоно, а вы играете за иными воротами.

Лишь тут Чжэньцин понял, что она не испытывает того чувства, которое доступно ему, и не знает толка в подобных делах. Он опять прошелся «темной тропой» и только после этого направил свой посох за тайные врата ее лона. Чжэньнян была девственницей и едва ли не потеряла сознание от боли. Чжэньцин яростно набросился на нее. Его пест неутомимо погружался в лоно и достиг сердечка цветка. Исправная работа мужа причинила ей такую боль, что Чжэньнян взмолилась:

– Дорогой муж! Дайте передохнуть, иначе в сей же миг оставлю этот свет! Не могу более терпеть подобную боль.

Но Чжэньцин не жалел супруги и, ступив на тропу, ведущую к глубинам лона, с нее уже не сходил. Он был точно конь на лугу. И лишь когда настал светлый день, ему удалось проникнуть за передние врата. Тогда он изогнулся, как дракон, и с еще большей энергией запустил посох в лоно. Чжэньнян закричала в голос, моля о снисхождении. Чжэньцин был глух к ее мольбам. Он погрузил посох в лоно: так играет с цветком мотылек, глубже и глубже погружая хоботок в чашечку цветка. Чжэньнян снова закричала. Чжэньцин всадил глубже и упал на нее. Девушка обмякла. Поистине она была похожа на ветку ивы, поникшую в жестких руках. Так облетают последние лепестки пиона под порывами ливня. И тут «сгустились облака – вот-вот прольется дождевая влага». Среди воплей, криков и стонов капли киновари пролились на простыни.

Очнувшись, Чжэньнян чувствовала и боль, и негу одновременно. Чжэньцин истекал влагой естества. Он впервые в жизни разделил ложе девственницы. К следующей ночи боли исчезли, и Чжэньнян охватило желание ласки. Ее лоно увлажнилось и было наполнено влагой естества, которая истекала наружу. Она поняла, что ее любовь к Чжэньцину возросла непомерно. И едва забрезжил рассвет и пропел петух, молодые супруги вновь возжелали друг друга. Чжэньнян приняла посох Чжэньцина и преисполнилась сладостью дивных ощущений, которые едва ли с чем можно сравнить. Чжэньцин играл с ней до той поры, пока у него не заломило от боли в мышцах. Когда на четвертую ночь Чжэньцин вновь собрался пройти «темной тропой», молодая жена заупрямилась. Она готова была умереть, но не пустить его. Они боролись друг с другом, их лица покраснели. Не одолев супруги, Чжэньцин в большом раздражении заснул. Чжэньнян залилась горькими слезами.

На пятый день Чжэньцин вышел из усадьбы ранним утром и только поздним вечером воротился совершенно пьяный. Чжэньнян вышла ему навстречу, подала чаю, но тот не стал ни пить, ни есть, и было похоже, что он не испытывает никаких чувств к жене. На шестой день он снова вышел за ворота. Госпожа Лань была обеспокоена и послала человека пойти за Чжэньцином следом.

Чжэньцин ушел к себе домой, где его радостно встретил Хуа. Он тотчас спустил штаны и выставил зад. Чжэньцина поразила белизна его нагого тела. Он обхватил его. Казалось, из него ушла душа, сознание помрачилось, тело дрожало мелкой дрожью. «Вот уже набежало облако и рассеялось дождевой влагой». Чжэньцин и Хуа улеглись на кровати и заснули, не разнимая объятий. Но разве знал Чжэньцин, что слуга госпожи Лань проник в его дом и видел, чем он занимался в спальне! Служка вернулся к госпоже Лань и подробно описал все. Та пришла в ужас, отправилась к дочери и рассказала ей о том, что узнала. Чжэньнян была растеряна, не зная, что предпринять. Настала ночь, и Чжэньцин вернулся в усадьбу опять сильно навеселе. Чжэньнян принялась упрекать его: