Цвет абрикоса
Шрифт:
Глава III
Урожденная Лань зажигает узорную свечу,
а жених в любовном восторге
идет «темною тропою»
Среди знатных семей Лояна был известен род Цзя. Глава рода, имя его было Лань, прозвание Даньшэн, из года в год покидал дом по торговым делам, множа достояние семьи, иной раз прикупая земли. Плодами трудов своих он стал первым лицом округи, и люди, отдавая дань уважения его состоянию, прибавили к имени Ланя чиновничий чин, именуя его теперь Лань-юаньвай – «Лань – сверхштатный чиновник». Госпожа Лань, урожденная Фын, была дочерью некоего богача из Гуанлина. От природы благонравна и чиста, она была со всяким добросердечна и приветлива. Каллиграфия, стихи, живопись и игра на
18
Бань Цзи – поэтесса времен Поздней Хань (25—220). Се Ань – поэтесса династии Тан (618–907), жила при Шунь-ди (803–806).
Юэшэн приходился семье Лань родственником. В ту пору ему минуло дважды по девять, иначе сказать восемнадцать. Ходила молва, что он распущен и большой охотник до вина. И вправду, молодой человек знал одно – ноги в стремена, уздечку в руки, и он уже там, где бренчат струны и дудят камышовые дудки. Юэшэн водил компанию с себе подобными, и не было ему равных ни в сочинении стихов, ни в пении романсов, а уж кистью владел, как никто. Но если говорить о его истинном таланте, то он был первым во всяком цветнике, а в разных забавах не имел равных даже среди первейших повес округи. Однажды пройдясь по лугу росных трав, он уже не имел воли покинуть его, мечтая об одном – утопить душу в наслаждении. Много потратил он разумения на разные любовные замыслы и во многих преуспел. Хотел свести близкое знакомство с семьей госпожи Лань, но случай все не представлялся.
Старшая из дочерей госпожи Лань, а именно Чжэньнян, была необычайно хороша собой: кожей гладка, статью и обликом изящна, в движениях быстра, поднимет ножку, опустит – вот-вот взлетит. Ей едва минуло трижды по шесть, она расцвела, словно пышноцветущее деревце сливы. Ее густые брови становились схожи с очертаниями весенних гор, когда она их морщила, а широко распахнутые глаза дышали зноем чувств. Чжэньнян знала письмо, до тонкостей ведала обряд, короче, была полна всяческих совершенств и добродетелей. Средней, Юйнян, было семнадцать, а младшей едва минуло шестнадцать, и обе были прелести несравненной.
Однажды, когда они безо всякого дела бродили по дому, возник между ними такой разговор. Предварительно уведя сестер в спальню, средняя сестра Юйнян молвила им так:
– Сестрички! Мы питаем друг к другу глубокую любовь и привязанность. И было бы славно, если бы был у нас молодой человек, один на всех.
– Как жаль, что старшая сестра выйдет замуж и покинет нас, – с болью сказала младшая.
– Таков великий обычай, принятый среди людей, – выходить замуж, – возразила старшая. – Разве вы замуж не пойдете?
– Полагаю, когда старшая сестричка выйдет замуж, выгонит нас, – мрачно заметила младшая.
– А разве мы не можем вершить супружеские дела все трое с одним мужем?
Старшая присвистнула и забранилась:
– Ну, если это будет кто-нибудь вроде гуляки Фу, тогда я согласна делить с вами ложе. – Потом заметила: – Еще и замуж не вышла, а уже начался дележ.
Так, хихикая и пошучивая, они дали клятву быть верными в радостях любви. Но Чжэньнян и в голову не приходило, что ее нареченный супруг Фу Чжэньцин направится по иному пути, нежели избранный всеми.
В ту пору ему было дважды по девять, то есть самый возраст. Он еще ни разу не приближался к женщине, посвящая все время науке владения кистью. Едва завидит женщину – бежит прочь, принимая ее то за небожительницу, то за сорные отбросы. Ненавидя все женское, он скоро стал почитать за истинную драгоценность совсем иное, пристрастившись к играм в извивающегося дракона. Долго искал себе напарника, не жалея ни
Молодой Фу, стакнувшись с малым служкою, с головой окунулся в разврат. Этот Хуа был отменно хорош собой и очень женствен. Кожей гладок, кокетлив, по всем статьям почти девушка. Когда Чжэньцин впервые увидел его, он точно рассудок потерял: помышлял только об одном – как возлечь с ним на ложе, ибо многие имели с этим Хуа дело. В голове Чжэньцина завертелись разные планы, но он предпочел остановиться на самом простом – дал денег отцу Хуа и так купил любовь сына. В тот же вечер отец Хуа пригласил в гости Чжэньцина. Подали вина, закусок, и трапеза затянулась за полночь. Сидя против Чжэньцина, юный пакостник изогнулся и, обхватив Чжэньцина за живот, прильнул к его губам. Он захватил их и долго смаковал. Потом напрягся и подтянул Чжэньцина к себе, так что оба стали походить на иероглиф люй, который, как известно, состоит из двух соединенных ртов. В свой черед Чжэньцин обхватил его за чресла и прижался, почувствовав животом его тепло. Хуа понравились их объятия, и он, довольный, рассмеялся. Он сплел ноги с ногами гостя и вытащил его отросток из штанов. Повел гостя в спальню. Этот распутник знал свое дело и скоро довел Чжэньцина до состояния неумолимой жажды любви. Чжэньцин засветил свечу и велел Хуа раздеваться. Тот стал снимать штаны. И едва обнажились белые бедра молодого человека, Чжэньцин оседлал коня. Красавчик Хуа не только видом, но и по нраву был точно женщина. Он ловко крутил задом и одновременно строил Чжэньцину глазки, повернувшись к нему. Хохотнув, он сказал:
– Старший брат! Полегче орудуйте, велик больно посох! Опасаюсь, причините боль.
Чжэньцин взял в руки янское орудие, смочил слюной и приставил к заду напарника. Убедившись, что «черепашья головка» нацелена верно, принялся за дело. Почувствовав в себе этот посох, Хуа испугался, ибо, хотя и был крепкого здоровья, все же сей жезл мог повредить ему. Давно начал он заниматься этим ремеслом, но на сей раз был премного увлечен, ибо получал гораздо большее удовольствие. Видя, что Чжэньцин распалился и бормочет нечто нечленораздельное, он ухватил себя за ягодицы и принялся вертеть ими, то поднимая зад, то опуская. Поистине, казалось, разврат проник в него до мозга костей. Видя, как этот Хуа разгорячился, Чжэньцин приударил и стал вставлять посох сильнее и жестче, едва ли не дойдя до помрачения рассудка. Но вдруг его напарник свел ягодицы и сжал. Теперь он то раскачивал ими, то готов был переломить надвое находившееся промеж них. Эта забава премного радовала Чжэньцина. Он расслабился, размяк и, почувствовав необычайный прилив, в тот же миг спустил тетиву – из него полилась жизненная влага, пачкая Хуа и его белье. Чжэньцин ахнул, будучи не в состоянии справиться с новизной ощущений. Он вытер Хуа, и, раздевшись, они легли за пологом. С этих пор молодые люди просыпались по утрам и трапезовали только вместе. Приязнь меж ними крепла, и, казалось, нет в мире силы, которая была способна разлучить их.
Но вот однажды, когда они только что оставили объятия друг друга, вошел мальчик-слуга и доложил:
– Прибыла госпожа сваха.
Чжэньцин, накинув платье, вышел. Склонился в поклоне и вежливо спросил:
– Зачем сударыня поспешила ко мне? Какое наставление хочет получить в моем доме?
– Пришла к вам не по какому иному делу, кроме как по велению госпожи Лань. Желает ускорить свадебные дела старшей дочери. Мечтает о том, что наследник князя войдет в ее дом зятем.
– Войдет в дом?
– Ну конечно. Старая госпожа полагает, что вы, оставшись сиротой, ведете жизнь одинокую и сиро вам на свете. Ее единственное желание – принять вас в своем доме. Она согласна взять на себя и свадебные расходы.
Новость повергла Чжэньцина в смятение. Он онемел. Долго не мог рта раскрыть. Потом вежливо отказал:
– После того как дорогие родители оставили этот свет, дела семьи пришли в упадок. Срок траура по родителям еще не истек. Не лучше ли подождать со свадьбой? Вернется пора благополучия в дом, и тогда вновь обратимся к этим планам. Попрошу вас передать мои слова госпоже Лань. Полагаю, через полгода можно возобновить наш разговор.