Цвет и крест
Шрифт:
Не работа страшна, а забота. И так иду я с этим чужим возом усталый, невеселый. Смотрю, через мое поле из деревни спешит, машет рукой мне Иван Шибай.
– Что ты, Иван, какие дела?
– Дела! – ворчит Иван. И ругается на уездный комитет.
Дела Ивана оказываются тоже худые: предписали ему делать список избирателей по алфавиту. Приходит он в деревню, ищет букву «А». Нашел букву «А», записал. Теперь нужно «Б», оно на другом конце. Записал «Б». Приходит буква «В» – опять бежит чуть не за
– Как же тут быть?
– Очень просто, Иван, ты сначала составь черновик.
– Черновик?
– Пиши подряд хату к хате, а вечером дома перепишешь заново по буквам, черновик по избам, набело по буквам. Уездный же комитет не брани напрасно, там люди понимающие.
И так это удивительно на Руси пошло в это смутное время: образованный так работает, что кажется ему, будто не сам везет воз, а воз им управляет, необразованный кубариком бегает между буквами. А воз и ныне там.
Война слов
Из тех, кто был на Демократическом совещании, никогда не забудет красивую, представительную фигуру одного грузина, который сказал:
– Грузия достаточно сильна, имеет много оснований требовать кое-что для себя, но не хочет усложнять и без того сложное положение государства.
Эти простые слова были многими поняты так, будто сын умирающей за дверью матери сказал: «Мы собрались в лучшей комнате нашей матери, она еще жива, нехорошо теперь делиться, подождем».
И простые слова на время в собрании стали победными.
Еще смелее сказал другой грузин:
– Здесь были представлены все национальности, кроме русской.
Правда, почему-то грузины, поляки, мусульмане, украинцы, решительно все народности заявляют «о любви к отечеству и народной гордости», но великорусы… только соберешься с духом предстать и подумаешь: «Ну их к черту, жулик на жулике». Да еще как-нибудь повернешь все и в свою пользу: «Предстательством Отцов Святых и Пресвятыя Пречистыя Богородицы достаточно представлены».
Так раздумывая, встретился я глазом с представителем родного мне черноземного края, типичным человеком от «третьяго элемента», и еще одним из деятелей 1905 года – эти люди – не охотники национально предстательствовать и вид у них обыкновенный. За ними разные новые интеллигенты, всякие кооператоры, разные интеллигенты без старой интеллигентской гимназической и университетской муштры, с готовыми формулами и резолюциями, все это организовано и подведено до такой степени, что мышь не проскочит, а не то что какая-нибудь национальная черноземная фигура в черкеске и с кинжалом.
Язык девяти из десятка ораторов – тот гладкий, без всякой задержки язык, которым
Вот, например, из моей записной книжки речь деревенского оратора:
– Товарищи, друзья! Вы не подумайте, ежели я большевик, то я узурпатор или подобен Дон-Кихоту! Я дерзаю, а вы, господин буржуаз, трусите: у вас еж по пузу бегает!
За такой уродливостью речи вы слышите силу варвара-скифа, но почему же Посланный сюда, в столичное Совещание, говорит исключительно по-мещански, так, что слова его кажутся туго накрахмаленными и остриженными бобриком. Слова же бородатые почему-то остаются там, при Сидящем.
Упрекнут меня, скажут, что вот нашел время, чем заниматься. Нет, друзья, товарищи, я ищу красоты, без которой быть ничего не может, я ищу увидеть здесь, в Народном собрании, лицо своей родины. Не нахожу этого, и в сотый раз спрашиваю, почему Посланный так непохож на Сидящего, отчего те наказывают стоять за лад и единство, а эти только и знают, что делятся.
Посланный говорит:
– Облеченный всем полномочием частных и групповых интересов, заявляю требование о немедленном всеобщем демократическом мире!
Для этого есть у нас великие и простые слова: О мире всего мира!
За этими словами в церкви следует жертва.
А тут: «Требуем!» и петушком, петушком пробивает себе дорогу к раздору.
– Пораженец! – кричат ему.
Бунтарь в ответе опять выставляет целое войско накрахмаленных слов.
– Оборонческие партии, детищем которых является это собрание…
Война обессиленных слов… совершенно такая же, как в местностях с различными народностями, на границах, в Галиции.
Так продолжается словесный бой несколько дней подряд, наконец, выступает и девушка-мученица, у которой душа едва-едва покрыта человеческим покровом.
– Я, – говорит, – стою за однородное.
Ей очень аплодируют.
И она уже не своим прежним детским, душевным голосом кричит:
– А если буржуазия не…
Я не расслышал, что «не»…
– То тогда пусть узнает…
Что узнает, за шумом я не расслышал и спросил. Мне ответили:
– Призывает к погрому буржуазии!
Не думаю, чтобы она, такая, могла призывать к погрому, но половина собрания так понимает слова Ангельской душки, а другая бушует от радости.
И, наконец, бой слов закончен. Начинается подсчет голосов. Тогда в ожидании легла на лицо тень, и стало жутко, как перед настоящей, а не словесной войной.
Забылся я тут, прикурнул, задремал, и снилось мне, что разговор продолжается.