Цвет и крест
Шрифт:
Таков один путь преодоления страха крови, доступный очень немногим избранникам. Массы преодолевают иначе и прямо на опыте: во-первых, не всех же задевает крыло смерти и ловкому всегда можно улизнуть. А если уж и дойдет, то к тому времени так намотаешься от всяких недостатков, от смуты всякой в голове и на рынке, что как дойдет скажешь: «Ну и вешайте, хуже не будет, валяйте!» – и с улыбкой наденешь петлю. С улыбкой шли на гильотину французы. А мы-то, читая историю, думали: «Вот герои!»
В первое время, отправляясь на войну, мы, не военные люди, до того боялись за нервы: как, я думал, смотреть буду там на «горы тел», если в обыкновенной жизни видеть не могу без содрогания ушибленного ребенка.
Господин писатель, – говорит, – для вас любопытный экспериментик!
Едем с профессором в лазарет.
– Пожалуйста, десяточек рук!
Нам дают мертвые руки.
– Теперь, господин писатель, пойдемте, постреляем.
Чудеса и страсти великие, и удрал бы, а стыдно удирать: малодушие.
Стрельба в мертвые кисти рук на близком расстоянии, в упор. Газы входят в пулевое маленькое отверстие и разрывают кисть. Фотографическое изображение дает звезду на ладони. Стрельба на далеком расстоянии дает маленькое отверстие.
Звезда есть доказательства самострела.
По пути на место применения найденного метода исследования профессор мне говорит:
Я сторонник гуманного отношения к «пальчикам» (так называются самострельщики). Комплекс социальных условий не всякого делает героем. А потому предлагаю не расстреливать их, а по излечении отправлять на передовые позиции в самые опасные места.
Так, приезжаем мы на большой вокзал, весь заваленный ранеными: тут сидят, там лежат, стонут и корчатся тысячи раненых. Сначала испытываешь легкое головокружение, как при первой качке на корабле. Но профессор, как огромный чугунный столб, и я как будто держусь за него. Мы не обращаем внимание на тех, кто с разбитой челюстью и болтающимся языком беспрерывно мычит, кто лежит с закрытыми глазами и пальцами одной руки мнет и мнет какую-то бумажку, кто по-детски кричит, кто по-женски визжит. Мы с профессором подходим только к «пальчикам».
– Сестра Алиса, развяжите!
И пока развязывается рука:
– Господин писатель, вы должны быть психологом, это раненый по-вашему герой или «пальчик»? Вы думаете герой? Ошибаетесь, у вас глаз не наметался. Это трус!
– Пожалуйте!
На ладони у «пальчика» как на фотографии самостреляная звезда, очерченная кровью и порохом.
– Развяжите этому, сестра Алиса!
И так мы долго, как охотники за пальчиками, ходим «по мукам». Где-то в уголке совершает свое действо священник.
– Ну, господин писатель, теперь, я вижу, вы привыкаете, теперь вы психолог.
Скоро я совершенно привык и стал среди этой «империалистической» войны жить так же специально, как специально живут теперь деятели войны гражданской.
И у вас всех теперь скоро страха не будет.
Египетские ночи
Погибнуть или на всех парах устремиться вперед.
И все-таки, друзья мои, провинциалы, нельзя упускать из виду возможности, что большевики станут у власти. Я вас прошу к этому на всякий случай приготовиться и не страшиться, если вдруг на одну Египетскую ночь Клеопатра изберет себе большевика.
Есть трагикомическое положение, когда жена-ветреница, дома не сидит, а мужу приходится исполнять женское дело. Я сам видел одного такого мужа с дарами Сократа, полоскающего в корыте свое и женино белье. Такое же точно положение наших министров-интеллигентов в их браке с Россией: полоскают белье, а Россия крутится.
И пусть у власти станет большевик, я уверен, что он завтра же склонится к корыту, а Россия выберет себе другого любовника. Заходил я на днях в министерство,
– Дела, – говорит, – у нас, чиновников, те же самые, только нам казалось раньше, что министр – большой маховик и повертывает всю нашу машину, теперь же мы все сами, кто как можем, вертим маховик.
Но зачем ходить в министерство, посмотрите на улицу: вот идет трамвай. Такое всюду разрушение, а идет же трамвай. Только это же старый трамвай, сделанный еще при царе Горохе; новых, революционных трамваев, вероятно, не делается. И пароходы по Неве, все старые, щитовские. И дома, и лавочки, и бульвары, и даже одежда – все старое. Вообще, мы живем на старые средства.
Есть люди, которые убиваются в спорах о том, какую роль играли советы и комитеты в деле устройства нашей провинциальной жизни. Вспомните, например, погром в нашем Ельце: куда девались в этот момент члены Исполнительного комитета, советы, милиция? Не было никого, и в течение суток люди, творящие зло, творили его беспрепятственно. Но только всего одни сутки, потому что тут же на улице «самочинно» возникла комиссия порядка, и почтенным людям возвратила покой. Вспомните наши земельные комитеты во время незаконной дележки земли, разве они что-нибудь сделали? Делили сами мужики. Нечего, конечно, тут искать большей справедливости, но и то удивительно, как все-таки при этом остались целы и люди, и хлеб. Не один помещик, а даже большинство их остались целы, невредимы и продолжают себе и отечеству на пользу поставлять свиней. Значит, помимо всяких советов и комитетов, этих призрачных учреждений, существует реальная сила, приводящая к порядку. Наши старые учителя говорили, что это естественно. Но мы, присмотревшись за это время к естеству человека, думаем, что эта реальная сила заключается не в естестве, а нажита нами в процессе совершенствования, это все та же самая сила прошлого, которая движет трамвай, и улицу, и министерство. Все видимое выходит из прошлого, и потому мы ни на одну минуту не сомневаемся, что как только наш большевик сядет в министерское кресло, так сейчас же ему старые чиновники и подставят корыто для стирки белья.
Итак, не бойтесь, друзья мои, все любовники нашей Клеопатры проживут только по одной Египетской ночи. Но вот как же сама Клеопатра, как вернуть ее на путь благоразумной матери и заставить полоскать белье?
И об этом не беспокойтесь: уходится, одумается, выберет себе настоящего, достойного мужа и родит. Вот смелость-то большевиков на этом и основана, они хорошо знают брачные законы и хотят лишь устроить за это редкое время в жизни народов мировую демонстрацию.
Вдумайтесь только в эти слова Ленина: «Погибнуть или на всех парах устремиться вперед». Старый муж нашей Клеопатры выражался просто: погибнуть или победить. Там была ставка на погибель, понятная всем: если не погибнем, то получим некий равноценный дар. И погиб старый муж. Новый муж опять ставит на погибель, но за риск мы получает уже не победу, а только одно стремление на всех парах вперед.
Во всем есть известное достижение: в браке – дети, в церкви – рай, в кухне – пирог. А тут одно только стремление, одно движение, один пар, и, следовательно, все это учение, хотя и от мира, но не для мира сего.
Вот, друзья мои, теперь я, кажется, подвел вас к истинному пониманию большевизма, не вашего провинциального, грабительского, а настоящего, здешнего, и вполне бескорыстного. Для вас Ленин – какой-то Стенька Разин с княжной, а для нас Ленин – один из чисто умственных людей, интеллигентов без княжны, даже без гитары, сидит весь день с книжками, сочиняет резолюции и даров никаких, кроме «стремления на всех парах», не обещает. И если и состоится его короткий брак с Клеопатрой, то, конечно, ничто не родится.