Цвет мира — серый

Мусаниф Сергей Сергеевич

Видимо, сейчас он отдаст приказ пыточных дел мастеру, подумал я. И в очередной раз ошибся, ибо такового приказа не последовало.

— У тебя с собой были деньги, — сказал инквизитор. — Откуда у тебя деньги?

И тут меня прошиб холодный пот. В принципе страшно мне было и до этого, но сейчас ситуация могла превратиться из просто плохой в катастрофическую.

Потому что кошелек с монетами мне дал имперский офицер, и я совершенно не обратил внимания, были ли это монеты старого образца, имевшие хождение по всему континенту, или же их чеканили уже при

Гаррисе. Если это были имперские монеты, то из убийцы я мог запросто превратиться в шпиона, что на порядок повышало вероятность пыток.

Но, видимо, серебро все-таки было не имперским, потому как у инквизитора подобных подозрений не возникло.

— Беженец из Тирена, проделавший столь долгий путь, мог раздобыть деньги только одним путем, — сказал он. — А именно украсть их. Человек, которого ты убил, тоже не местный, и мы понятия не имеем, откуда он взялся в нашем городе. Скорее всего, он приехал с той же стороны, откуда и ты. Поэтому я вижу эту ситуацию так: ты украл у него кошелек несколькими днями раньше, а потом вы случайно столкнулись, он узнал тебя, и вы схватились за оружие. Я прав?

Обвинение в воровстве, которого я не совершал, было сущим пустяком по сравнению с обвинением в убийстве, которое я совершил при свидетелях и открутиться от которого у меня не было никакой возможности. Поэтому версия инквизитора была для меня наилучшим выходом — приняв ее, он перестанет задавать вопросы, которые могли бы выявить настоящую причину нашего с Нилом столкновения.

Рассказывать же представителю Церкви Шести о том, что перед ним стоит не обычный уличный воришка, волею стечения обстоятельств ставший убийцей, а принц Джейме из страны, к которой эта самая церковь не питала никаких теплых чувств, мне совершенно не хотелось.

Но говорить я ничего не стал, боясь, что не смогу спрягать облегчение и голос выдаст мою ложь.

Я молча опустил голову, стараясь показать виновность всем своим видом.

— Я так и думал, — сказал инквизитор.

Человек, которого я первоначально принял за труп, отзывался на имя Ланс.

Когда я вернулся с допроса, они с Густавом поедали скудный арестантский завтрак — черствый хлеб и похлебку с плавающими в ней кусками картошки и еще каких-то незнакомых мне овощей; впрочем, это вполне могли быть знакомые мне овощи, доваренные до незнакомого мне состояния.

Еще одна миска с похлебкой и кусочком хлеба на краешке стояла на подоконнике. Очевидно, чтобы крысы до нее не добрались.

И она еще даже была чуть теплой.

Я принялся за еду.

— Ты быстро вернулся, — заметил Густав.

— Он всего лишь убийца, — сказал Ланс. — Убийцы большого интереса для инквизиции не представляют. Вот если бы его подозревали в занятиях магией или шпионаже в пользу Империи, допрос был бы куда дольше, и вряд ли бы обошелся без применения пыток.

При свете дня он выглядел чуть лучше. Если он и был похож на труп, то на труп совсем свежий.

Ланс был худой, невероятно грязный, а одежда его прекратилась в лохмотья еще в те времена, когда король Беллинджер сносно держался в седле

и орудовал копьем на рыцарских турнирах. То есть очень и очень давно.

— Насколько стремительно местное правосудие? — поинтересовался я.

— Интересный вопрос, — сказал Ланс. — Я тут отдыхаю уже три месяца, и меня допрашивали всего-то один раз, а о суде речи вообще не идет.

— Мне тоже ничего такого не говорили, — подтвердил Густав. — В старые времена люди ждали суда годами. Некоторые до него даже не доживали.

— А Кларенс? — спросил я. — Он давно здесь сидел? Его же не могли казнить без приговора суда. Или в случае с подозреваемыми в колдовстве местные судьи действуют расторопнее?

— В случае с подозреваемыми в колдовстве судьи вообще не нужны, — сказал Ланс. — Достаточно вынесенного инквизитором вердикта. У Церкви тут широкие полномочия, знаешь ли.

Речь и манера говорить у Ланса были не как у простолюдина, а как у человека образованного, принадлежащего чуть ли не к дворянскому сословию. Хотя он мог служить оруженосцем у какого-нибудь обедневшего рыцарского рода и там поднабраться манер…

— А как тут поступают с убийцами? — спросил я, запив глотком жидкой похлебки кусок хлеба, едва не застрявший в горле. Ночью я попытался вспомнить, рассказывал ли маркиз Жюст мне что-нибудь относительно каринтийского уголовного права, но в своем занятии не преуспел.

— В старые времена убийц ссылали на каторгу, — обнадежил меня Густав. — На западе страны есть рудники, оставшиеся еще после норнов. Про них рассказывают жуткие вещи.

— Про рудники и каторги всегда рассказывают жуткие вещи, — сказал Ланс. — Чтобы люди боялись туда попасть и не нарушали законы государства. Принцип устрашения, так сказать. Справедливости ради следует признать, что чаще всего эти ужасы вполне имеют место быть. А что тут в старые времена делали с конокрадами, Густав?

— Тоже ссылали на каторгу, — нахмурился здоровяк. — Только конокрады иногда оттуда возвращались. А вот убийцы…

— Дай я угадаю, — сказал Ланс. — А бродяг тоже ссылали на эту каторгу, верно? Каринтия — не слишком большое королевство, чтобы тут был большой выбор исправительных заведений, а рабочие руки на рудниках никогда не помешают.

— Ну да, — сказал Густав.

— Так позвольте же я вас обрадую, джентльмены, — сказал Ланс. — Теоретически нам троим уготовано место на рудниках, но я готов поставить все, что у меня есть, против дырявого ботинка, что на практике никто из нас этой каторги не увидит.

Интересно, а что у него есть такого, чтобы уравновесить ставку, подумал я. Обычно, когда произносятся такие заявления, принято ставить на кон что-то очень дорогое, но откуда бы бродяге это самое дорогое раздобыть?

— Это еще почему? — спросил Густав.

— Потому что старые времена закончились, — объяснил Ланс.

Он отставил пустую миску в сторону, поднял руки над головой и потянулся. Судя по звуку, при этом хрустнули все имеющиеся в позвоночнике кости.

— Не понимаю, к чему ты ведешь, — признался Густав.