Шрифт:
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Предисловие автора
ЕСЛИ какие-то персонажи или события, описанные в этой книге, покажутся знакомыми уважаемому читателю, возможно, у него слишком хорошая память. Автор не станет утверждать, что все события и герои этой книги вымышлены, лишь заметит, что в Ленинградской области не было и нет города Холмы, школа на горе – собирательное изображение нескольких школ СССР, находившихся в разных городах, а персонажи, имеющие прототипов, в полной мере этих прототипов
1. Люди и животные в сумерках
СОЛНЦЕ заглянуло в комнату Макса и осветило неприбранный стол, заваленный книгами и фотографиями, скользнуло по чашке с остатками заварки, оставленной прямо там, где из неё сделали последний, уже неприятно горький глоток, по блюдцу с подсохшим кусочком сыра, по высохшим пятнам от проявителя, которые обилием мелких кристалликов были похожи на соляные озёра. Трёхлитровая банка вишнёвого варенья засветилась, как огромный рубин, затанцевали золотые пылинки над красным ковром, а фотоаппарат, лежавший на тумбочке около кровати Макса, послал ему в глаза солнечный зайчик.
Макс открыл глаза и потянулся. Летний ветер шевелил тюль, донося с улицы шуршание свежей листвы и умопомрачительный запах сирени.
Торопиться было некуда. О школе можно забыть до сентября, квартира – в полном его распоряжении, папа – в экспедиции.
Перед отъездом отец сказал:
– Максим, я знаю тебя почти семнадцать лет и представляю, на что будет похожа квартира через месяц. У меня к тебе только две просьбы: воздержись от необратимых действий и приберись к моему приезду.
– Конечно, папа, – заверил его Макс.
Отец с сомнением поглядел на него, сказал «маме привет», обнял и заторопился вниз к машине. Больше об этом разговоре Макс не вспоминал.
Он встал и, не одеваясь, пошёл умываться. Взглянул на своё отражение, подумал, что пора перевесить зеркало повыше, а то приходится слишком нагибаться, плеснул пригоршню воды себе в лицо, моргнул серыми с голубым проблеском глазами, промокнул лицо полотенцем, ладонью пригладил растрёпанные русые волосы и, выдавив на щётку остатки Поморина, стал чистить зубы.
Надо дойти до магазина, пасту купить, – подумал он.
В магазин он не ходил давно, поэтому в холодильнике нашлись только три яйца, кусочек сливочного масла в смятой упаковке, открытая банка шпрот с одиноким рыбьим хвостом и увядший корень хрена.
Макс включил радио. «Постановление Политбюро ЦК КПСС…», – забубнил диктор. Макс крутанул верньер: «…Юритмикс, Фил Коллинз, Дайр Стрэйтс. Повтор трансляции концерта со стадиона Уэмбли наши зрители смогут увидеть после полуночи по московскому времени».
– А вот это интересней, – сказал Макс, зевнув. Он потянулся к сушилке за чистой чашкой и, не найдя таковой, со вздохом вернулся в комнату
– Итого – четыре, – сосчитал Макс. – Где же ещё две?
Это было праздное любопытство. Ему была нужна только одна. Он вытащил из горы посуды, лежавшей в мойке, вилку, подцепил плотный слой засохшей заварки, уже покрывшийся белой с зеленцой плесенью, выкинул его в ведро и ополоснул чашку из закипающего чайника. Надо бы посуду помыть, – лениво шевельнулась мысль. Макс сделал вид, что не заметил её.
Он разогрел сковороду, бросил на неё кусок сливочного масла, тотчас растаявший и заскворчавший, и быстро, пока масло не начало гореть, разбил туда яйца. Зажарив их до хрустящей корочки и хорошо посолив, он съел яичницу прямо из сковородки, заедая её белым хлебом с кусочками замёрзшего и никак не желающего размазываться светло-жёлтого масла, политого вишнёвым вареньем. Запил всё крепким свежезаваренным чаем.
А количество грязных чашек осталось прежним, – подумал Макс.
Он взял с тумбочки фотоаппарат с длиннофокусным объективом и вышел на балкон. Пахло теплым асфальтом и сиренью – пьяными запахами июня. Макс немного постоял, жмурясь и привыкая к свету, потом поднёс видоискатель к глазу. Ослепительные блики жестяной крыши, серёжки на берёзе, колючки боярышника, деревянная скамейка во дворе, сирень, жасмин под окном, девушка. Стройная и изящная, лет двадцати с небольшим, она шла к его дому, чуть покачивая бёдрами, как будто танцуя. Не для всех, только для себя. Ветер задирал её разноцветный сарафан, она поправляла его спокойно и не суетливо. Макс поймал момент и сделал снимок: развевающиеся волосы, летящий сарафан, открытые загорелые ноги и легкая усмешка во взгляде, словно она видела Макса так же хорошо, как и он её через свой 135-миллиметровый Юпитер.
– Привет, Ирма! Как жизнь? Давно тебя не видно, – крикнул он, перегнувшись через перила балкона.
– Привет, Макс! – помахала рукой она. – Отлично! Когда фотографии будут?
Значит, и правда видела.
– Не быстро, – ответил Макс, – Надо доснять плёнку.
– Ну, как сделаешь, приноси. Только я переезжаю в город. Приходи в театр или звони Гоше, я ему оставлю телефон.
– Уезжаешь? Жаль, – сказал Макс.
– Хорошо тут, но слишком далеко на работу ездить.
– На Катьке будешь сегодня? – спросил Макс.
– Может, забегу на минутку, но очень поздно. У меня спектакль, не ждите меня. Не грусти, ещё увидимся!
Она махнула ему рукой и скрылась в соседнем подъезде.
Ирма была театральной актрисой. Она жила в их доме в Холмах с прошлого лета. За этот год перед изумленными взорами сидевших на скамейках у подъезда бабулек прошёл весь цвет Ленинградского андеграунда: от актёров, режиссёров и музыкантов до философствующих хиппи и безыдейных панков. Некоторым из них Макс был представлен как молодой, но перспективный фотограф, снявший портрет Ирмы, который каждый, заходивший в её квартиру, первым делом видел на стене гостиной и который ей очень нравился.