Цветок для Прозерпины
Шрифт:
Фотография Маши. Девушка на ней еще жива, со взглядом, полным отупелой загнанности, уже проникнутым обреченным пониманием своего конца. Вспышка фотокамеры блестит на ее покрытом испариной лице, белыми точками уходит вглубь расширенных до предела зрачков. Ножа в животе еще нет.
Сабина роняет телефон ослабевшими пальцами и опускает голову ближе к коленям между сложенных вместе рук. Нужно сделать вдох, но каждая попытка переходит в хрип. Глаза невыносимо болят, сжатые смеженными в спазме веками.
Она приходит в себя, только когда раздается тихое пиликанье еще одного уведомления, но медлит, прежде чем поднять смартфон и
'Тебе понравился мой подарок?'
Девушка смотрит не мигая. Зрение расплывается, путая буквы между собой, а затем сообщение тоже пропадает. Она проводит по волосам, сжимая их в горсть. Чего бы ни хотел добиться неизвестный, то, что она сейчас чувствует – не страх, не отчаянье и даже не отвращение. Это злость.
Сабина не будет играть в чьи-то игры.
Глава 4
«На покрытой шрамами щеке некрасивой кляксой выделяется красный росчерк нового пореза, который уже не кровит, но выглядит довольно болезненно.
– Вы поранились? – спрашивает Сабина, разглядывая его. Из соседней палаты ей поступил вызов о том, что лежащая здесь пациентка ведет себя шумно.
Вместо ответа юноша улыбается ей. Улыбка эта словно оторвана от остального лица, будто кто-то взял, да и разрисовал фотографию, слишком сильно надавливая на бумагу и оставляя на ней грубые мятые разрывы.
Предчувствие зарождается где-то в глубине солнечного сплетения, проходится по всему телу волной слабости и, наконец, ржавой проволокой забивается в горло. Сабина знает, что что-то произойдет. Видит это в ломаной позе и тусклом блеске глаз человека перед собой. Это знание наполняет смутной тревогой, но оно же дарит скручивающий узел предвкушения, которому сложно сопротивляться.
Это и есть то, что другие называют жалостью? Кажется, нет, но ей сложно подобрать другое определение.
На мгновение приходит мысль, что парень совсем молодой, пусть и успел прославиться. Его руки измазаны в чернилах, которыми он пишет музыку, талантливо, а быть может и гениально – так ей говорили. Пальцы до сих пор в царапинах и воспаленных пятнах ожогов. Должно быть, двигать ими больно.
Почему-то это кажется красивым».
Сабине удается заснуть удается лишь на час с небольшим до того, как звонит будильник. Некоторое время просто лежит в кровати, слушая звуки раннего утра: пошаркивания метлы дворника, убирающего с дорожек мусор и опавшие листья, дребезжание ветра о створки окна, чьи-то отдаленные голоса. Мысли неторопливы и текучи, не задерживаются на чем-то одном. На ум приходит то предстоящая жизнь в поместье, то голос Александра во время последнего их разговора, то обеспокоенная Любовь Григорьевна, то лицо Андрея, обезображенное потерей. Потом, словно утопленник из водной толщи, проявляется образ Маши. Кажется, он и не оставлял ее ни на мгновение за все это время, что-то грызет изнутри, мучает всякий раз, стоит перед глазами. Иногда совсем другой человек проглядывает из-за воспоминаний о смерти медсестры, но об этом Сабина и вовсе отказывается думать, правда, у нее это совсем не получается.
***
Они с Чиркеном договариваются, что он встретит ее на съезде с главного шоссе. Вчера мужчина выразил неприкрытое воодушевление, когда позвонила сообщить, что принимает его предложение, и эта радость взволновала ее до глубины
Сначала мужчина настаивал на том, чтобы забрать девушку от ее дома, но она отказалась. Череда последних дней оставила свой отпечаток, и то, что раньше показалось бы безобидным совпадением, теперь заставляет Сабину чувствовать неуверенность. Если это не плод встревоженного сознания, и за ней действительно следили, то будет благоразумнее, если никто не увидит, с кем она уезжает и куда направляется.
В конце концов, лучше быть перестраховщицей, чем очередной жертвой, – размышляет девушка, садясь на междугородний автобус, направлявшийся в соседнее поселение.
В салоне никого, кроме пожилой пары, сидящей напротив места кондуктора, не оказывается. Сабина оплачивает проездной у хмурого водителя и выбирает место в самом конце прохода. Когда автобус трогается с места, девушка утомленно прикрывает веки, чувствуя их болезненную тяжесть. Ей хочется спать, руки тяжело лежат на спортивной сумке, уместившейся на коленях, дыхание постепенно становится все более глубоким и размеренным, и она сама не замечает, в какое мгновение разум проваливается в темное видение.
«Сабина стоит по щиколотку в мутной стоячей воде. Она не видит своих стоп, но чувствует, что босиком. Сверху на нее падает свет лампочки на длинном шнуре, которая раскачивается из стороны в сторону. Кажется, она находится в комнате, но стен не видно, только низкий потолок и залитый пол. Девушка с трудом перебирает ноги, как будто преодолевает сопротивление воздуха, чтобы сделать даже крошечный шаг. Откуда-то она знает, что ей нужно продолжать идти, ведь если она остановится – случится что-то страшное. Однако сил становится все меньше, сама вода будто твердеет, и в какой-то миг уже лед сковывает ноги Сабины. Холод пробирается в тело, расписывает его морозными узорами, расцветающими на коже почему-то красными линиями. Вскоре линии начинают складываться в слова.
«Сабина» – сотня ее имен расплывается на руках и оголенном животе. Они похожи на частицы калейдоскопа, причудливо изменяющие форму, создавая что-то совершенно иное, скрытое по смыслу ото всех, кроме нее.
Лампочка продолжает движения маятника, образ ее тоже искажается, и вот это уже часы с боем, отсчитывающие низким звоном: 'Бом-м-м. Бом-м-м'. Льда больше нет, теперь это кровь, ледяная, покрытая мутной пленкой. Сабина опускает ладонь в багряную жижу и достает оттуда охотничий нож. Она заносит руку и с силой опускает ее, направляя остро блестящее в мигающем свете лезвие вниз. Еще раз и еще. Нож вспарывает жидкость так, словно это человеческая плоть, и вот уже на девушку смотрят подернутые мутной пленкой глаза бывшей пациентки. Севастьянова. В животе у нее нож, и держит его Сабина. Губы женщины размыкаются и произносят: