Цветок и Буря
Шрифт:
– Не смей говорить так, будто бабушка уже умерла!
– Ха-ха, насмешила! Да она еще нас переживет!
Тишина. Глаза сестры так далеко, но пляшущие в них огоньки яростной тревоги не спутать ни с чем.
– Да как ты вообще залезла туда, дурочка-Юань? Это ведь опасно, живо слезай, не то я три шкуры с тебя спущу и повешу над орхидеями! Для блаженства симметрии там как раз не хватает композиции над столиком!
– Сначала заберись, неповоротливая Дэйю!
Развернувшись, сестра спешно уходит прочь, чтобы позвать среднюю, Киао, и наверняка вытащить ее из постели. Такие выходки всегда заканчивались кляузами матери и многочисленными наказаниями –
А потом случился дым. Глубокий и клубящийся, темный и потусторонний, он тянулся по улицам к крыше, на которой сидела Юань. Там, внизу, на дороге, были трупы, задыхающиеся люди поскальзывались об их длинные рукава и сами падали ничком, ударяясь о камни лицами. Все это походило на неумелое кукольное представление, полное хаоса и какофоний – если крики вообще можно считать за музыку, пусть и дурную.
И вот внизу появляется Дэйю в окружении боевых монахинь бури; окружив себя плотным защитным куполом из ци, она смело идет вперед, разрубая дым энергией, всасывая его в себя, дабы напитаться таинственной мощью. Тут и там раздаются крики да стоны, люди, задыхаясь, рвутся в купол, который грозит раздуться и взорваться мыльным пузырем.
А потом жених Дэйю – его имя и лицо полностью стерлись из памяти – возникает из ниоткуда совсем неподалеку. Юань отчетливо помнила лишь веер, что тот сжимал в своей руке: на нем была репродукция гохуа, созданная мастерицей дорогой подделки. Горы, на которые, простирая руки, с материнской гордостью взирала Мать Богов, искажались из-за изломов и формы, больше напоминая непокорную водную гладь.
Дым схватил его за глотку, поднимая в воздух, и Дэйю, позабыв обо всякой осторожности, вынырнула из пузыря. Ее пальцы заискрились, выводя атакующие руны, распахнутый рот изверг беззвучный вопль, в котором, тем не менее, было больше ярости, чем во всех бурях и молниях этого мира. Юноша прижал веер к груди и упал замертво, а затем – в одно мгновение – дым, напитавшись его ци, прикончил и самоотверженную влюбленную.
Дэйю упала, протягивая руки к телу жениха.
Она почти успела схватиться за его веер.
Каждый раз сон замедлялся на этом моменте, дым становился гуще, а Юань становилось тяжело дышать. Силясь преодолеть себя и забывая о том, что все происходит не взаправду, она спрыгивала с крыши вниз, легкая, как перо, и летела вперед, дабы спасти сестру, но всякий раз терпела неудачу. Она падала прямо у ее ног, раз за разом протягивая руку к вееру, а затем, не успевала девушка вложить в безвольную ладонь Дэйю вещь любимого, как все размывалось, теряло формы, обращаясь в хаотичный бред безумной.
«Будь осторожной, дурочка-Юань! Ты опозоришь весь наш род, если взглянешь на досточтимого гостя с таким вожделением!»
«Эй, дурочка-Юань, где это ты раздобыла такое пойло?! Неужто украла его у самой наставницы?»
«Когда-нибудь Мать Богов накажет тебя за такое отношение к старшим и традициям – возможно, я и веду себя разнузданно, но не настолько же, чтобы потом краснеть от одного только упоминания своего имени!»
Девушка увидела себя стоящей в просторной комнате напротив распахнутого окна. Высокая аристократка, крупноватая, но дородная и разодетая, с сильными руками и изящно расправленными плечами, задумчиво лицезрела вид на хоучжаофан, откуда доносились громкие юношеские голоса.
– Как оскорбительно, –
Юань сделала короткий шаг вперед. Сестра по-прежнему стояла к ней спиною, ее густые черные волосы были уложены в сложную прическу и украшены покачивающимся буяо.
– А разве это не правда, неповоротливая Дэйю? Жрица здравия сказала, ты в положении – вскоре станет виден живот, а ци твоего ребенка уже струится внутри твоего тела.
Та весело расхохоталась, задрав голову и раскинув руки в стороны крайне театральным жестом; воздух в комнате стал спертым, пространство начало искажаться.
– Да что ты такое говоришь, дурочка-Юань! Как же я рожу, если давным-давно мертва?
Она резко обернулась, и жуткие черные отметины на ее лице, покрывшиеся горелой коркой, выстрелили едким дымом. Глаза-карбункулы без зрачков и белков быстро заморгали, буяо вылетело из роскошных волос и обратилось золотым змеем.
– Сестра, я пыталась спасти тебя! Пыталась спасти жизнь внутри тебя, пыталась спасти твоего возлюбленного!
– «Пыталась»? – издевательски спросил голос, искажаясь. – Но где же результаты твоих трудов?
– Я спасу в следующий раз! – закричала Юань, рывком дергаясь вперед и медленно осознавая, что никакого «следующего раза» у нее никогда не будет.
Занимался рассвет, теплое свечение сумрачно окутывало стены и пол приятным флером таинства. Постель, в которую любезная Глава положила свою не оправдавшую ожиданий гостью, отличалась роскошью, крайне свойственной Клану Цветка: кровать походила на отдельную комнату, попасть в которую из комнаты побольше можно было лишь через округлую арку, задернутую расшитой шелковой тканью. Постель окружали три внутренние стены лазурного цвета, украшенные золочеными узорами; на той из них, что выходила в комнату и располагалась по левую руку от спящей, тянулась узкая картина с изображением двух влюбленных, окруженных множеством рук Матери Богов, тянущихся к ним, дабы присоединиться к объятиям.
Родной Клан Бури (ее бабушка – в первую очередь) счел бы такое изображение в высшей степени недостойным для повсеместной демонстрации, однако клан Цветка славился своей любовью к одному из центральных ритуалов человеческой жизни: ритуалу призыва душ в этот мир с помощью обрядовых действий влюбленных. Цветы, в конце концов, символизировали жизнь, и ничто не могло ассоциироваться с рождением очевидней, чем…
«Мать Богов, пощади!»
Юань поудобней уселась на своей постели и пригладила волосы; они оказались слегка влажными и абсолютно чистыми. Тело, медленно восполнявшее средний запас ци, неприятно заныло в ответ на резкие действия. Девушка откашлялась, игнорируя боль, и юноша, все это время лицезревший вазу, изящно повернул голову с вопросительным видом – словно это вовсе не он был лишним в женской спальне, а она.
Незнакомец был облачен так, словно собрался на светскую прогулку, если не на собственную свадьбу: танчжуан со стоячим воротником, множество сверкающих застежек, длинный халат кроваво-красного цвета – все было чистым и совершенным настолько, что, даже приглядевшись, девушка не заметила ни единой лишней складки или жалкого залома. Короткая куртка явно выполняла декоративную функцию: на дворе цвела и дышала свежестью благоуханная весна, готовая вот-вот превратиться в теплое лето. Шпилька с аппликацией из металла и перьев самки зимородка сияла насыщенно-голубым, сливаясь с цветом многочисленных колец и тяжелых бус, свисающих до живота.