Цветок яблони
Шрифт:
— Знавала я в Пубире одно местечко, где находилось полно тех, кто слышал в головах чужие голоса. Их обычно запирали, чтобы они не причинили вреда себе и другим несчастным.
— Я должна свить из нитей ключ, чтобы попасть в башню. Последние две строчки Медной книги говорят об этом. Пора завершить все пророчества Храма. Я хочу идти дальше, не оборачиваясь на то, что не закончено и тянет меня назад.
— Любишь ты рисовать кисточкой по воде в луже, — скривилась сойка. — Ты собираешься бросить их всех здесь.
— Они знают.
— И Вир?
Бланка промолчала,
— Конечно нет. Иначе бы он отправился с тобой в столь опасный путь. Ведь это лучше, чем взять такую, как я.
— Он таувин, — тихо напомнила госпожа Эрбет. — Его нити с каждым днем насыщаются светом. Даже мне иногда больно смотреть на них. Вир как маяк. Солнце. Нам придется провести в Шаруде некоторое время. Он привлечет внимание, если там есть те, кто может видеть суть вещей.
— Ты о Вэйрэне.
— Да. Никто не знает, на что он способен. Мне нужна твоя помощь. — Голос Бланки прозвучал неожиданно умоляюще, совершенно непохоже на нее, и Лавиани вдруг поняла, как та устала. И как испугана. — Слишком далекий путь. Если нас найдут шаутты, поймут, кто я, что у меня в сумке, — возможно, мои дэво не смогут помочь. Просто зря умрут. А без их помощи я не подготовлю путь для Мильвио и Шерон. Все уже сделанное окажется напрасным.
— Никогда еще не видела человека, который так спешит второй раз расстаться с глазами во имя призрачной благой цели, рыба полосатая.
Лавиани не хотела волочиться в горную страну. Сидеть под боком у логова придурка, то и дело приходящего в мир и устраивающего в нем полный кавардак с многочисленными жертвами. Очень не хотела. До боли в рёбрах. И все же сказала, удивляясь, что не приходится выталкивать из себя слова:
— Хорошо, девочка. Шаруд так Шаруд.
Дождь ненадолго стих, в разрывах облаков проглянуло солнце, осветив равнину и громаду Лентра.
Стены влекли Тэо. Интересно побывать внутри, посмотреть город, о котором столько слышал.
Но он не мог. Как и Шерон.
Как и шаутты.
Даже подойти к нему был неспособен. Для асторэ, для тех, кто пришел с той стороны, и тех, кто пользовался силой той стороны, столица Ириасты была недоступна.
Испытывал ли он сожаление?
В прошлой жизни, когда колесил по миру вместе с бродячим цирком (жизни, ставшей столь далекой, призрачной, исчезнувшей) — да. Конечно. Он был бы расстроен.
Теперь же, когда Пружина увидел многое, когда он успел побывать в весьма странных местах, как лес эйвов или Аркус, когда присутствовал в Рионе в дни её гибели и возрождения... когда волшебством создан мост через море, — Лентр это такая малость.
Мильвио стоял рядом, в сильно потертой кирасе, латных наплечниках, наручах и легком открытом шлеме. Неброский доспех, светло-серый, с едва заметными вмятинами и выбоинами. Броня, больше подходящая командиру наемников «Виноградных шершней», чем человеку из свиты герцога Треттини.
Они оба смотрели, как строятся армии. Одна против другой. Линия за линией. Квадрат за квадратом.
Бесконечно. Неспешно. С обреченной обстоятельностью людей,
Одни защищают то, что им дорого. Другие нападают, чтобы принести то, что дорого им. Каждый считает себя правым.
Полки, баталии, отряды лучников, кавалерии и пикинеров приходили в движение, шли на место, указанное командирами. Кто-то вставал в авангарде, кто-то блокировал дороги. Защищал лагеря, обозы, припасы и госпитали. Резервы сосредотачивались у кромки леса, забирались на холмы, занимали укрепления. Стояли под стенами и вдоль берега.
С одной стороны — разномастные знамена. Всех возможных цветов, с бесчисленными незнакомыми гербами. С другой — изображение водоворота. Знак Вэйрэна.
Тэо понял, что его едва заметно «колотит». Точно так же он волновался во время первого выступления.
— Как к такому можно привыкнуть? — спросил он, обозревая мокрое пространство с бесконечным количеством луж, грязи, живых и мёртвых. На чьем-то шлеме блеснуло тусклое солнце и тут же погасло, скрывшись за тучей.
— К такому лучше не привыкать, — отозвался Мильвио. — Но многие мои друзья, да и я в том числе, привыкли. В ту войну погибли сотни тысяч, и мы часто принимали их жертвы как данность.
— А сейчас?
Тот, кто когда-то носил имя Войс, посмотрел на акробата серьезно:
— Теперь я стал старше и отчего-то менее прагматичен. Каждый, кто умрет здесь, — это потеря. Но они, — он едва заметно шевельнул пальцем в сторону, где на небольшом возвышении находились герцог и его ближайшие вассалы, — они все же считают это данностью. Времена меняются, а те, кто правят, — никогда. Однако я ничуть не лучше их, если уж быть совсем честным.
— Будь ты волшебником... — Тэо помедлил. — Будь ты волшебником. Как бы ты поступил сейчас?
Треттинец задумался:
— Тот, каким я был тогда, просто бы стер вражескую армию в порошок. И ветер разнес бы его по миру. Правда неприятна, Тэо. Потому что я знаю себя. Война бы закончилась уже сегодня, если бы у меня была такая возможность. Потому что я бы не потерял магию, не изменился. Был другим человеком. Мильвио из настоящего счастливец, так как он лишен невероятно обременительной вещи — силы, которая способна обращать в пыль города.
— Вы оправдывали то, что делали, войной?
— Войны должны быть эффективны.
— Жестоко звучит. Слова солдата.
— Слова чудовища. Они неприятны, тяжелы, но их следует говорить. Мы поняли это не сразу. Лишь когда та война выпила из нас все светлое, что было. Войны надо начинать внезапно и заканчивать быстро. Или не начинать вовсе. Мы же, пылающие гневом, растянули противостояние со Скованным на несколько десятков лет, а в итоге разорвали континент, потеряли магию и уничтожили столько людей. Это все тоже в какой-то мере результат наших рук. — Он широким жестом обвел поле. — Моих. Постоянное напоминание об ошибках, которые я все это время пытаюсь исправить. — Он прервался, вскинул ладонь в салюте, приветствуя кого-то из свиты герцога, подъезжавшего к группе офицеров, и продолжил уже совсем иным тоном: