Цветы на пепелище (сборник)
Шрифт:
229
ся отгадать, что они выражают — радость или грусть, — никогда ничего не узнаешь. Возможно, он и сам не смог бы это объяснить.
Незнакомец появился так неожиданно, что я испугался и в нерешительности остановился, вообразив на мгновение, что встретил какое-то сказочное существо, а не человека. Мне доводилось слышать, что в этих болотистых местах вот уже двадцать лет живет отшельник, построивший себе хижину в самой гуще леса. Говорили, что вся его пища — рыба да дичь, что он скитается здесь, пытаясь заглушить свое горе, свою тоску по навсегда потерянным близким людям.
— Он сошел с ума от горя, его уже нет, — шептали соседи.
А он все так же стоял и молчал, уставившись глазами в одну точку. А на четвертый день убежал из города и поселился в этих местах.
Все эти рассказы невольно пришли мне на ум, когда я смотрел на стоящего передо мной человека. В то же время мне казалось, что я его где-то видел и даже хорошо с ним знаком. Может быть, именно поэтому я не очень испугался.
Незнакомец ласково посмотрел на меня и, наверно заметив, что я немного струсил, добродушно улыбнулся и спросил:
— Зачем это ты забрел сюда, парень? Небось за яйцами диких уток?
— Нет, — ответил я, — я собираю цветы и травы. Так велел наш учитель.
— Значит, ты учишься, —сказал он. — Где же?
230
— В учительской школе.
— Ага, значит, там, — задумчиво проговорил он, как будто хорошо ее знал. — А какой учитель, говоришь, велел вам собирать цветы и травы?
— Дроздовский, — сказал я. — Иосиф Дроздовский.
— Вот как? — удивился незнакомец. — Такой умный и хороший человек, а возится с какими-то травами да цветками. Странно, очень странно. Иосифа-то я знаю. Он прекрасная душа; мы с ним соседи...
Теперь уже я удивился.
— Он уговаривал меня записать моего сына к вам в школу. Только он еще мал, учится в седьмом... Да и этих проклятых денег всегда не хватает. У нас только небольшой участок земли: две грядки бахчевых, две — помидоров, немного перца, лука, картошки, а вокруг мы сажаем тыкву... Но на одной тыкве не проживешь...
— На печеной тыкве?! — воскликнул я, невольно припомнив давнишнюю историю.
— Ну да, на печеной тыкве, — оживился незнакомец. — Наш участок хорошо прогревается солнцем, и тыквы у нас лучшие во всей округе. Понимаешь, мой сын продает их на переменах... Они сладкие, как сахар...
Тут меня вдруг осенило, и я словно очнулся ото сна.
— Нурия? Вашего сына зовут Нурия?
— Вот видишь, и ты его знаешь! — Глаза моего собеседника округлились и стали похожими на две крохотные чашечки. — Да, он мой сын. Очень болезненный на вил, но способный. В учебе не отстает... А каково вам там, в учительской школе? Что ты о ней скажешь?
— Школа хорошая, — ответил я. — И учиться в ней неплохо.
Мы сели на берегу реки и разговорились. Вскоре я даже забыл, зачем пришел сюда. Мое радостное, весеннее настроение постепенно развеялось от слов отца Нурии, в каждой фразе которого сквозила забота о том, где ему раздобыть деньги, чтобы поместить своего сына в училище. Еще
231
какой-нибудь
Наконец отец Нурии встал, бросил в реку окурок папиросы и таким же ласковым тоном, каким обратился ко мне в начале нашего разговора, сказал:
— Откуда мне знать, быть может, вам и в самом деле следует собирать разные цветы и травки. Вон и дочь Дроз- довского только что прошла тут. Я видел, как она побежала по тропинке...
При этих его словах весь мир вокруг меня вдруг закружился.
А он спокойно продолжал:
— Вам лучше собирать растения вдвоем. Догони ее...
И, приставив руки ко рту наподобие рупора, он закричал:
— Ве-е-е-сна-а-а!
Издали донесся звонкий девичий голос:
— Ау-у-у!
Она стояла в белом платье на самом берегу озера, как только что распустившийся лотос, а ее длинные прямые волосы солнечным каскадом ниспадали ей на плечи.
В моей душе вновь зазвучали серебряные бубенчики ландыша, их звон преследовал меня, раздавался в такт моим шагам, потому что я уже не сидел на берегу реки рядом с отцом Нурии, а убегал, мчался как сумасшедший к городу. Сам не зная почему, я желал как можно скорее очутиться опять в сером здании интерната. Вероятно, мое сердце было слишком маленьким, не больше бутона цветка черешни, и в нем не могли уместиться и этот счастливый солнечный апрельский день и голубые, как роса, глаза Весны.
ВОЗВРАЩЕНИЕ В ДЕТСТВО
Много ночей я не мог сомкнуть глаз, все думал о том, что меня заставило так поступить, и сердце сжималось от невыносимой боли. Сотни раз я собирался написать письмо моему отцу, просить о прощении, сказать, что его сын еще слишком глуп и не ведает того, что творит. В моем уме складывалить такие строчки:
«Мой бесконечно дорогой отец!
В тот день я не понял, как я обидел тебя, не понял, что навсегда убил твою веру в своего сына. Я искалечил твою душу, лишил тебя покоя. И все это из-за какого-то глупого стыда за тебя, за самого себя. Почему же я так поступил? Почему, почему все это? Да, только потому, что боялся, как бы мне не сказали: «Смотрите, из какой конюшни он приехал, а еще собирается стать учителем!» Глупо? Да, глупо! И теперь я решил: пусть всё и все идут к черту, лишь бы ты не сердился на меня. Ведь я раскаиваюсь, глубоко раскаиваюсь в своем поступке и прошу тебя: прости своего сына...»
Однако ты не получил этого письма. Ведь ты даже не понял, что я обидел тебя.
Это произошло весной последнего года моего пребыва* ния в интернате, незадолго до пасхи. Сначала я получил письмо от мамы. Она писала: «Теперь у нас так много дел, что голова идет кругом. Надо копать канавы, сеять рис и еще многое другое. Отец твой совсем не спит — некогда. Пашет поле с рассвета до темноты. А кроме того, одна из наших коров пала через три недели после отела, и теперь мы не знаем, что нам делать с теленком. Он все плачет, хочет есть... Видишь, какая беда свалилась нам на голову, но будем уповать на лучшее!