Цветы на пепелище (сборник)
Шрифт:
— Отвези его в город. Там есть дом для таких, как он, — бубнила Хенза. — Или прогони его. Вон там деревня, до нее всего два шага... Ты ведь уже старик, Мулон, и кусок хлеба достается тебе не легко... Известное дело: старому коню не под силу ходить вокруг столба на гумне. А тут целых три рта — хе!.. — Хенза говорила негромко, но с ехидцей. — Коли ты гол как сокол, то никто не наполнит тебе котомку. Околеешь где-нибудь на дороге, как паршивый пес...
Шепот Хензы становился все злее, все ядовитее.
— Вот ведьма... Тебе ли не знать,
14
одинок! — отбивался Мулон. — Да будь я царем семи царств, и тогда бы отдал все на свете только за то, чтоб звенел возле меня детский смех, слышался детский говор... Я растил Таруно с пеленок. Он мой!..
Ну до чего же вредна эта Хенза! Никто ее не любил. Смутно помню — был я тогда еще совсем маленьким, — как однажды привели ее в табор связанную: где-то попалась на воровстве. Тогда папаша Мулон выгнал жену и не хотел о ней больше и слышать. Долго ее не было с нами, но потом она как-то опять пристала к табору. Добряк пожалел старуху: а то и впрямь околеет одна на дороге. И Хенза попросила у него прощения. А теперь?.. Теперь снова ей бросилась в голову дурная кровь.
— Если не выгонишь, я сама его отравлю, ослеплю... Глаза кипятком выжгу...
Я вздрогнул. Мурашки пробежали по телу. Сердце словно сжалось в кулак. Так бы и крикнул в отчаянии:
«Помогите мне, люди, удержите ее! Она хочет выжечь мне глаза... мои глаза... Удержите ее, прогоните ее!»
Меня трясло как в лихорадке. Невидимые ледяные нити страха приковали меня к земле. Я не мог ни пошевелиться, ни крикнуть, ни разжать рта.
И тут я вдруг услыхал хриплый, срывающийся от гнева голос Мулона:
— Ну ты, змеиная шкура... Сотни раз я молча глотал твои пакости. Хватит! Убирайся прочь отсюда! Понятно тебе? Хватит!
Не знаю, может, мне просто почудилось со страху, а может, в самом деле так было, но надо мной вдруг нависла какая-то мутная тень и в этой кромешной темноте на меня мрачно уставились два огненных зеленых глаза... Зловещие и неумолимые, они манили меня куда-то вдаль, где не было ничего, кроме непроницаемого мрака. Ничего? Нет!.. Я тут же ясно различил клубок копошившихся змей, черных червей, покрытых отвратительной слизью, каких-то неведомых чудищ. Что-то душило меня, не хватало воздуха...
15
Я вскочил и тут же услышал какой-то тупой удар. Еще раз и еще... Кто-то тяжело и устало дышал. И снова удары, удары рассвирепевшего человека...
— Змея... змея... Чтоб духу твоего здесь больше не было! Гадюка... Гадина проклятая!
Я увидел, как Хенза упала.
Мулон схватил ее за руки, вытолкнул на лужайку, буркнул что-то гневное, плюнул в ее сторону и исчез в темноте.
Едва волоча ноги, я вернулся на свое прежнее место.
Вокруг роились тысячи светлячков, ткавших свои светлые узоры на черном ковре ночи. Но мне было не до них.
Спать совсем не хотелось.
Издалека, с рисовых полей и с реки,
Сквозь ветви густого орешника дружески подмигивали огоньки незнакомой мне деревушки.
И вдруг я решился. Я встал и двинулся прямо к этим зовущим огонькам. Не знаю, почему мне хотелось пойти в деревню. Мне казалось, что там, в деревне, я наверняка укроюсь от Хензы и избавлюсь от этих ночных страхов. Я бежал по траве под неустанный стрекот сверчков.
Лицо пылало, словно ошпаренное кипятком. Все тело зудело, будто исстеганное жгучей крапивой. Но, ловя широко раскрытым ртом холодный ночной воздух, чувствуя, как обдает меня свежестью, я невольно успокоился и, наконец, пришел в себя.
Ничего, ничего... Все это пройдет. Главное — целы глаза. Я вижу, вижу далекое мирное небо, мерцающие звезды... Я вижу деревню за кустами орешника... Но страх еще не прошел, он еще теплился в душе.
Есть в мире плохие люди. Но есть и хорошие.
Я долго размышлял об этом.
Почему люди бывают такими злыми, как Хенза?
Почему не все такие добрые, как папаша Мулон?
16
Потом я подумал о вечном, непроницаемом мраке, о Ра- пуше, моем слепом сверстнике, который никогда не увидит ни ярких звезд, ни солнечных лучей. До чего же все это страшно, до чего же жутко!
Теперь я уже не бежал, а медленно брел по траве. Да и куда торопиться! Разве не все равно, когда я приду в деревню? И приду ли туда? Вокруг — ни души. Я брел совсем один в этой необъятной, по-летнему спокойной ночи. Ни дать ни взять — одинокий заблудившийся путник... И так не хватало надежной опоры, чьей-то крепкой дружеской руки, доброго слова. Да, не хватало, и не только сейчас, а вообще — каждый день, всегда...
— Таруно! — кто-то мягко, но властно окликнул меня из темноты.
Я остановился.
— Ты куда?
Растерявшись от неожиданности, я не знал, что и ответить.
— Это больше не повторится, — услышал я.
И вдруг он появился передо мной. Я почувствовал его теплое дыхание, почувствовал, как тает, трескается ледяной покров, сковавший мне сердце, как приятное, не изведанное доселе чувство охватывает меня, отогревает, обнадеживает, радует.
— Папаша Мулон?!
— Пока я жив, ничего не бойся.
— Ну да... ну да... — только и сумел я пробормотать.
Теперь у меня был надежный защитник, которого мне
до сих пор так не хватало. Не зная, какими словами отблагодарить его, я обнял старика, и это безмолвное крепкое объятие сказало ему больше, чем слова.
И, оценив мой судорожный, отчаянный порыв, поняв, что мне так нужен верный друг, он подхватил меня своими крепкими волосатыми руками и подбросил вверх.
Лунная ночь, заливавшая своим молочно-призрачным светом окрестные просторы, дышала тишиной и покоем.