Цветы незабываемые (сборник)
Шрифт:
Сегодня Лариса в изумлении остановилась. Заболела душа.
…В окружении праздничных осенних каштанов жалко и беспомощно выглядели знакомые строения.
Нельзя было определить: каштаны или дома протягивают пятипалые яркие ладони и к небу, и к прохожим. Просятся в облака или взывают о помощи? Впрочем, и для деревьев, и для человеческого жилья нынешняя осень – последняя… Никому не под силу продлить их жизнь.
Такая тишина и безжизненность! Дети не бегали и не играли. Не сохло развешенное бельё. Взахлёб не скрипели качели. Сиротливо прижались к боковой стене дома теперь редко встречающиеся
…Рамы во многих окнах отсутствовали. Ветер вольничал: трепал оставленные на окнах занавески, шелестел пластами отставших обоев. На стенах комнат нелепо пестрели яркие прямоугольники – там несколько недель назад ещё висели картины, зеркала, фотографии, стояла мебель.
Всякому понятно: жильцов поселили в новых, построенных неподалёку домах. А здесь всё готово к сносу.
«Это, конечно, хорошо, что условия жизни улучшаются! Но почему так щемит сердце?» – Лариса сама не поняла, подумалось это или сказалось…
Она присела на скамейке у дома.
Нелепо и вызывающе выглядела та скамья: яркие разноцветные планки на спинке и сиденье, трубчатые фиолетовые подлокотники, новая урна сбоку – всё это будто вчера покрасили, но теперь некому здесь сидеть.
– Здравствуй, дом! Знаю, что тебе грустно, что доживаешь последние дни. Ты уж смирись: на твоём месте построят новый. Так задумано временем и природой: новое сменяет изжитое. Вот и твой черёд подошёл!
Ларисе не хотелось отсюда уходить. Всему виной воспоминания…
Первый в её жизни дом был в деревне в средней полосе России, где она жила до шести лет.
Отчётливо помнилась огромная русская печь, занимавшая большую часть дома. На лежанке печи за пёстрой занавеской так тепло и сладко спалось маленькой Ларе.
Мама называла печь спасительницей и кормилицей:
– Намёрзнешься, вымокнешь на работе, особенно осенью, когда из речки снопы льна достаём… Речка-то уже коркой льда покрыта. Мы, бабы, лезем в ледяную воду почти голяком и босыми. Беречь же приходится одёжку и сапоги, запасных-то нет… Прибежишь домой – и скорее на печку! Кирпичики тёплые, дух от печи сухой, уютный… Прогреешь косточки-суставчики, а утром встаёшь здоровым и сильным – никакой тебе хвори! Деревенские ребятишки почему здоровыми растут? Печечка в доме есть! Тёпленько им на русской печи, кирпичи всю простуду вытягивают. Никаких пилюль не надо – так приговаривала Ларина мама, когда любовно подбеливала известью закопчённые места.
Однажды она рассказала:
– У нас в деревне в конце двадцатых Марфа жила, четвёртым ребёнком беременная ходила. Заболела тифом, а болезнь эта в каждом доме прошлась. Умирали люди… Жар у Марфы такой был, что бредила, металась в беспамятстве. От жара, наверное, роды начались до срока. Девочка родилась крошечная, меньше чем семимесячная! Живая была, хотя даже не пищала. Не до ребёнка всем было! Свекровь Марфина завернула в тряпку и сунула девчонку в валенок, который на русскую печку положила: не убивать же живое создание! Сама умрёт…
Про ребёнка забыли, спасали Марфу, ведь трое детей сиротами останутся! А на
Лара подошла тогда к родной печке, поцеловала в белёные кирпичи. Старшие сёстры засмеялись:
– Ну ты и дурочка у нас!
Только мама погладила по голове свою конопатую младшую дочку:
– Ларочка! Не обижайся на сестёр, они не со зла.
Ранним утром мама будила Лару, спавшую на печке, протягивала эмалированную кружку, полную парного молока. Девочка выпивала до донышка тёплое, пахнущее лугом, мятой и мамиными руками молоко и опять засыпала.
– Вот умница, – приговаривала мама, – будешь здоровой и сильной! Не то что твои старшие сёстры, которые фукают на парное молочко.
Их дом был бревенчатый снаружи, внутри оштукатуренный, побелённый известью. Этот дом строили своими руками родители.
На стенах висели портреты в рамах, обрамлённые вышитыми рушниками.
Ещё Лара помнила, как весной проклёвывались цветы в палисаднике под окнами дома, а потом всё лето цвели высокими охапками. Справа золотые шары, слева белые, розовые, бордовые мальвы.
Когда окна были распахнуты, Лариса усаживалась на широкий подоконник и разговаривала с цветами, зазывала их в гости. Мама строго-настрого запретила рвать цветы, а девчонке хотелось показать им кружевное и вышитое убранство дома, портреты и фотографии, про которые она любила расспрашивать взрослых, хотя уже давно всё про всех знала.
Да, Лариса очень любила цветы, но не любила лето! На то были две причины.
Первая – «жалостливая»: девчонке поручали пасти гусят на зелёном бережку возле речки. Вроде ничего сложного: гусята не разбегались. Поплавают, пощиплют травку, опять плавают. Лара сидела с прутиком, играла пёрышками, поглядывала на гусят. Но внезапно прилетал коршун, хватал гусёнка и уносил его на растерзание. От жалости и бессилия девочка рыдала, тогда её и поругать забывали за недосмотр. Как ругать пастушку, которая сама чуть больше коршуна, к тому же уж очень она горевала по своему гусёнку.
– Ларочка, не плачь! Коршун – хищная птица, ему нужно деток своих кормить. Он выбрал слабенького гусёнка, который долго бы не прожил!
– Но я сегодня коршуну хлебца накрошила на берегу, а он не стал его клевать!
– Он же не будет по крошкам хлеб в гнездо носить.
– Тогда я можно большой кусок в следующий раз для него положу на травку?
– Можно! И ещё прутиком размахивай, когда увидишь его. Он испугается и улетит.
Вторая причина нелюбви к лету «страшная».
Страшные грозы были в этих местах. Много пожаров и смертей приносили удары молнии.