Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй
Шрифт:
– Закуски и вино на столе, – отвечал Лайдин. – Пусть к нам присоединяется.
– Что за спешка! – удивилась Юэнян. – Не успел прийти и уж кормить. Пусть в передней обождет. Мы сейчас идем.
– А вы куда торопитесь? – спросила ее хозяйка. – Нас и люди осудят. В великий праздник только и посидеть у своих в гостях. Дома матушка Вторая с сестрицей остались, так что беспокоиться нечего. Домой никогда не поздно. Ведь не к чужим пришли.
У Старшая позвала барышню Юй.
– Спой что-нибудь получше матушке, – наказала она. – А то обижаться на тебя будут.
– Матушка Шестая и так на нее в обиде, – заметила Юйлоу. – К ней даже на рожденье не пришла.
Барышня
– Мне нездоровилось с того самого дня, как я была на рожденьи матушки Пятой, – объясняла певица. – Вот к почтенной матушке вчера кое-как собралась. Разве не пришла бы я поздравить вас, матушка?!
– Раз матушка недовольна, спой лучшую песню, она тебя и простит, – вставила Цзиньлянь.
Пинъэр молча улыбалась.
– Ничего! Возьму лютню и спою вам, – отвечала барышня Юй.
– Сестрица Чжэн! – окликнула жена У Старшего жену У Шуньчэня. – Налей, пожалуйста, сударыням чарки. Мы еще не выпили сегодня.
Барышня Юй взяла в руки лютню и запела на мотив «Ветер над рекою»:
Час полночный. Холод свеч лихорадкою колотит. Я стыжусь постылой плоти, может, в платье лучше лечь? Час предсветных петухов. Воск расплавился в лампаде, сеткой трещин пересох. Я бессонна на полатях. В час рассвета ветер, даль, — всё распалось в одночасье. Пышных локонов спираль Бирюзою не венчать мне. Час пред полднем. Дорогой спит и веселится где-то. Я сижу полуодета, не завидую другой. В час полуденный брожу, вспомнив лунные забавы. Под ногтями разбужу лютни сиплые октавы. Час дневной тягуч и скор. Если ты придешь обратно – Одарю тебя стократно, и забуду свой укор. В час вечерний средь шальных чаровниц ветротекучих фейерверк утех хмельных. Дом любимому наскучил. Час предзвездный — тьма небес. Я свечу зажгу, и в страхе По болотной черепахе Погадаю о тебе.– Что-то так холодно сегодня стало, – проговорила Юэнян, едва певица кончила петь.
– Снег идет, – заметил стоящий рядом Лайань.
– Вы, должно быть, легко одеты, сестрица, – сказала Юйлоу. – Я ватную шубу на подкладке захватила, а то к ночи холодновато бывает.
– Раз пошел снег, надо за меховыми шубами сходить, – заметила Юэнян.
Лайань поспешил к Дайаню.
– Матушка распорядилась принести шубы, – сказал он.
Дайань позвал Циньтуна:
– Ступай принеси, а мы тут обождем.
Циньтун, не сказав ни слова, побежал домой.
Немного погодя Юэнян вспомнила про Цзиньлянь.
– Кто за шубами пошел? – спросила она Лайаня.
– Циньтун.
– И мне не сказался?! – удивилась хозяйка.
– И сказать-то не
– Как это нет? – возразила Юэнян. – Дома чего не найдется! Возьми вон в лавке заложенную шубу, и весь разговор. А почему Дайань сам не пошел, рабское отродье? К чему других посылать?! Позови его ко мне.
Дайань предстал перед хозяйкой.
– Хорош, хорош, голубчик! – обрушилась на него Юэнян. – И давно завел посыльных, а? Других посылаешь, а я и знать не знаю. Тебя надо правителем посадить. Вот бы стал распоряжаться. Гонял бы посыльных, а сам бы сидел да посиживал. А то ведь чего доброго шапка сдвинется на голове.
– Зря вы, матушка, на меня сердитесь, – отвечал Дайань. – Если б меня посылали, я бы и пошел. Лайань никого не назвал. Надо, говорит, за шубами сходить, и все.
– Выходит, я в доме никто?! Тебе, значит, Лайань – указ, а? – не унималась Юэнян. – Избаловали вас, негодников, вот что я скажу, а вы распустились. Хозяева для вас, что изваянье Будды, – поставили в угол, и пусть коптится да пылится. Каков жертвователь, такова и обитель! Ты и у тех и у других выслуживаешься, вот и вьешься, рыбку в мутной воде ловишь. Тебе бы отовсюду урвать. Думаешь, я о твоих проделках не знаю? Зачем ты провожал Гуйцзе? Ведь хозяин тебя не посылал. Ее другие провожали, так ты узел из рук вырвал. А насчет служанки? Оставить или нет – тоже не твое дело. Зачем ты в чужие дела лезешь, а? Впрочем, как же тебе не лезть, если тебя посылают! Ты и певицу взялся провожать, чтобы тебе кое-что перепало. Вместо того чтобы самому ко мне явиться, ты других посылаешь, а почему? А чтобы я их ругала, а не тебя. Вот ты до чего ловчишь да хитришь!
– Это Хуатун сам виноват, – оправдывался Дайань. – Батюшка увидал его с узлом и мне велел проводить Гуйцзе. А когда я его к вам послал насчет служанки сказать, вы же сами, матушка, решили, как с ней быть, и я тут вовсе не при чем.
– Вот негодяй, рабское отродье! – закричала разгневанная Юэнян. – Будешь долго оправдываться?! Только мне и дела, что глупости твои выслушивать! Убирайся, и чтоб следа твоего тут не было! Посылаю – не идет, да еще припирается! Не верю я ни одному твоему слову. Погоди у меня, негодник! Самому пожалуюсь, он тебе шею намылит.
– Дайань! – вмешалась жена У Старшего. – А ну, ступай скорей за шубами! Матушка сердится. Сестрица! – обратилась она к Юэнян. – Скажи, матушке Пятой шубу принести.
– Никакой шубы мне не надо, – вмешалась Цзиньлянь. – А если пойдет, пусть принесет мою на подкладке. Не хочу заложенную надевать. Какая бы ни была – все с чужого плеча. Да она еще на рыжую собаку похожа – смеяться будут. Ее и поносить не успеешь, как выкупать придут.
– Да я вовсе не о заложенной говорю, – пояснила Юэнян. – Думаешь, от наследников полководца Вана, что ли? Ее Ли Цзяоэр носит. Я о той, что Ли Чжи дал. У него шестнадцати лянов не хватило, он шубой и расплатился. – Юэнян обратилась к Дайаню: – Шуба в большом шкафу. Вели Юйсяо, чтоб достала. И дочкину захвати.
Хмурый Дайань вышел.
– Ты куда? – спросил его Цзинцзи.
– Вот въедливая-то! Настоящий живчик! – бормотал слуга. – Одно и то же по два раза делай. Ночь, а тут опять домой беги!
Когда пришел Дайань, приказчиков Фу и Юня уже не было, а Симэнь Цин, Ин Боцзюэ, Се Сида, Хань Даого и Бэнь Дичуань продолжали пировать у ворот.
– Матушки вернулись? – спросил Симэнь.
– Нет еще, – отвечал Дайань. – Меня за шубами послали.
И он направился в дальние покои.