Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй
Шрифт:
– О, есть у меня белое шелковое, – вспомнила Пинъэр. – Но оно тебе будет слишком широко. Как же быть?
Она позвала Инчунь и передала ей ключ.
– Ступай наверх и принеси из большого шкафа кусок белого шелка для сестрицы Иньэр, – велела Пинъэр служанке.
– Скажи своей мамаше, чтобы портного позвала, – наказывала она Иньэр. – Тут два платья выйдут. Тебе, может, цветного шелку?
– Нет, матушка, мне хочется гладкого. С безрукавкой красиво будет. – Иньэр обернулась к Инчунь и, улыбаясь, сказала: – Заставляю я тебя, сестрица, наверх подниматься и нечем мне тебя отблагодарить.
Немного погодя появилась Инчунь. В руках у нее был кусок широкого белого шелка, выделанного в Сунцзяне. На этикетке значилось: «Вес 38 лянов». Служанка протянула его Иньэр, и та поспешила ей навстречу. Певица напоминала цветущую ветку, ее расшитый пояс красиво развевался. Она грациозно отвесила Ли Пинъэр четыре земных поклона, потом поклонилась несколько раз Инчунь.
– Иньэр, и платье заверни, – сказала Пинъэр. – Когда вином обносить будешь, пригодится.
– Матушка, вы меня совсем задарили, – отвечала певица, отвешивая земной поклон.
Появился Ламэй и, взяв узел, отправился домой.
– Ты мне нравишься, Иньэр, – говорила Юэнян. – Только не бери пример с Гуйцзе. Вон она как возгордилась. Вчера весь день и нынче утром капризы свои показывала. Отпусти ее, да и только. Никак не уговоришь. Будто дома дела неотложные. Даже пела без души. А как за ней пришли, так и есть не стала. Улизнула, след простыл. Не будь такой, как она, Иньэр!
– Дорогая моя матушка! – обратилась к ней певица. – Куда мне торопиться? Тут у меня дом родной с матерью! Где-где нрав свой показывать, да только не у вас, матушка. Гуйцзе молода еще, не понимает этого. Не сердитесь на нее, матушка!
Пока шел разговор, от госпожи У пришел слуга Лайдин.
– Моя матушка кланяется вам, сударыни, и просит вас вместе с Гуйцзе и Иньэр пожаловать в гости. Матушка надеется, что и госпожа Сюээ прибудет.
– Передай матушке, что мы собираемся, – сказала Лайдину хозяйка. – У матушки Второй нога заболела, она не сможет прийти. Батюшка гостей принимает, потому матушка Сюээ должна на кухне распоряжаться. А мы с госпожой Симэнь и Иньэр, вшестером, скоро придем. Скажи матушке, чтобы не утруждала себя хлопотами, ничего особенного не готовила. Мы будем рады побыть с ней, поговорить. А певица будет?
– Да, барышня Юй, – отвечал Лайдин.
Лайдин удалился. Юэнян с Юйлоу, Цзиньлянь, Пинъэр, дочерью Симэня и Иньэр, предупредив о своем отбытии Симэня, наказали кормилице смотреть за ребенком и, разодетые, вышли к паланкинам. Шесть паланкинов сопровождали Дайань, Цитун и Лайань, а также четверо солдат. Паланкины двинулись к старшей невестке У.
Да
Торжественное шествие весны. Горят огни, так празднично ликуя! Мгновенья эти мы ценить должны – Когда и где узришь красу такую?!Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.
ГЛАВА СОРОК ШЕСТАЯ
Как много праздничного блеска
в ночь новогоднюю в столице!
Великолепию Пэнлая
с пыланьем этим не сравниться!
Луна безмолвно освещает
сады, террасы теремные.
Вот, яшмовую пыль вздымая,
повозки мчатся расписные
К дворцам, где ночь напропалую
на пышном празднестве ликуют,
Где кубки-лотосы бессчетно
взлетают кверху беззаботно,
И где, один другого краше,
цветные фонари сияют,
Расставлены курений чаши
и барабаны не смолкают.
Этот созданный в прошлом романс воспевает новогоднюю ночь – когда царит праздник, на земле ликуют люди.
Так вот, проводил Симэнь своих жен на пир к старшей невестке У, Ли Чжи с Хуаном Четвертым посидели еще немного, и Боцзюэ стал их поторапливать.
– Насчет вас я договорился, – объяснил он подрядчикам. – Завтра приходите. Пятьсот лянов выложит.
Ли Чжи и Хуан Четвертый не переставая кланялись посреднику. Начинало смеркаться, и они, простившись, удалились. А Боцзюэ и Сида за компанию с Симэнем продолжали пировать в западном флигеле.
Неожиданно зашелестела занавеска, и появился Ли Мин.
– А, Ли Жисинь! – протянул Боцзюэ.
Певец опустился на колени и отвесил земной поклон.
– Где ж У Хуэй? – спросил Симэнь.
– У Хуэй и в Дунпине не был, – отвечал певец. – У него глаза заболели. Я Ван Чжу привел. Ван Чжу! Поди сюда, бей челом батюшке.
Вошел Ван Чжу и после земного поклона встал в сторонке рядом с Ли Мином.
– Гуйцзе видал? – спросил Боцзюэ. – Только что ушла.
– Нет, не видал, – сказал Ли Мин. – Я домой забежал помыться и сразу сюда.
– Они, наверное, не ели, – обращаясь к хозяину, заметил Боцзюэ. – Распорядись, чтобы покормили.
– Пусть обождут немножко, – сказал стоявший рядом Шутун. – Вместе с музыкантами поедят. Сейчас подадут.
Боцзюэ велел Шутуну подать большой поднос, взял с него блюдо жареной баранины с закусками и протянул Ли Мину.
– Бери! Присаживайтесь вон там и закусите! – Боцзюэ обернулся к Шутуну. – Смышленый ты малый, Шутун, а тебе и невдомек, что, как говорится, «правила сходятся по подобию, вещи делятся по родам» [2]. Хоть они и из веселого заведения, но на одну доску с музыкантами их не поставишь. А то, чего доброго, скажут, мы, мол, от ближнего отворачиваемся.
Симэнь в шутку ударил его по голове.
– Да ты, сукин сын, сам среди них весь век околачиваешься, вот и превозносишь, – сказал Симэнь. – Кто-кто, а ты-то уж знаешь, что такое – жить на побегушках!
– Да что ты, сынок, разумеешь! – отвечал Боцзюэ. – Напрасно ты, видно, красоток навещал. Ведь у тебя нет никакого понятия, как надобно цветы лелеять. А певица иль актер – они все равно что цветы. Чем нежнее с ними обойдешься, тем большее наслаждение получишь. Но попробуй нагруби, и – как поется в «Восьми мелодиях Ганьчжоу» – «зачахла, похудела, едва-едва жива».