Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй
Шрифт:
– Мне налей чарочку, – сказал он Ланьсян. – Я тоже приму.
– Не дури! – одернула его Юйлоу, бросив строгий взгляд. – Тогда к другой ступай. Ты зачем ко мне пришел? Подстрекать? Думаешь, раз я еще жива, со мной можно вытворять все что угодно? У меня и без того нестерпимая боль, а ты пристаешь. Вот бессовестный! И не рассчитывай.
– Ладно, ладно, дитя мое! – Симэнь улыбался. – Я без пилюли обойдусь. Давай ложиться.
Юйлоу приняла лекарство, они, раздевшись, легли в постель. Симэнь поглаживал ей грудь, играл сосцами.
–
– Боль-то прошла, а все еще урчит.
– Ничего, скоро пройдет. А я без тебя передал Лайсину пятьдесят лянов. Послезавтра цензор Сун у нас прием устраивает, первого жертвы приносить, а третьего и четвертого гостей угощать будем. Много приглашенных. Подарков нанесут – не отмахнешься, нехорошо.
– Кого ни принимай, мне все равно, – отвечала Юйлоу. – Завтра, тринадцатого, велю счета подвести и вручу их тебе, а ты хоть Шестой [7]передай. Пора и ей похозяйствовать. А то говорит: счета, мол, вести, подумаешь дело! Только Будде глаза резцом высечь трудно. Давай, говорит, хоть сейчас возьмусь. Вот и пусть делом займется.
– Да не слушай ты, что болтает эта потаскушка! – возражал Симэнь. – Она тебе наговорит, а поручи что посерьезнее, подведет. Нет, вот пройдут приемы, тогда и счета ей передашь, ладно?
– Ишь какой ты умник! А еще говоришь, ее не выделяешь? Вот сам же и проговорился: «после приемов …» Ты, выходит, умри, а делай. Утром причесаться не дадут. Начинается беготня слуг. Один просит – серебра отвесь, другой – разменяй. Всю душу вымотают – зла не хватает. И хоть бы слово доброе услышать. Нет, такого не жди.
– Дитя мое, а помнишь, что гласит поговорка? Кто три года хозяйством правит, на того и дворовый пес лает. – Говоря это, Симэнь осторожно положил ногу Мэн Юйлоу к себе на руку, потом прижал ее к груди. На белоснежной ножке красовались расшитая узорами ярко-красная шелковая туфелька. Он продолжал: – Мне милее всего твои белые ножки. Таких нежных хоть целый свет обыщи не найдешь.
– Вот болтун! – усмехнулась Юйлоу. – Кто твоей лести поверит?! Так уж во всем свете не сыщешь. Сколько угодно и не таких грубых, а понежнее найдется. Смеешься ты надо мной.
– Душа моя! – продолжал Симэнь. – Пусть меня смерть на этом месте застигнет, если я говорю неправду.
– Ну, довольно клятв!
Тем временем Симэнь, вооружившись серебряной подпругой, хотел было приступить к делу.
– Знаю, к чему ты клонишь, – заметила она. – Погоди! Принесла ли горничная что нужно? Кажется, нет. – Юйлоу запустила руку под тюфяк, нащупала шелковый платок и хотела уже положить его под одеяло, но тут заметила подпругу. – Когда ж это ты успел упаковать свой товарец? Убери сейчас же!
Но Симэнь ее не послушался и приступил к делу. Обхватив руками одну ногу женщины, он стал понемногу вставлять и вынимать свой предмет, стремясь полностью окунуться в срамное отверстие. Вскоре начало извергаться семя, из-за чего движения стали сопровождаться
– Будь поосторожней, милый! – говорила она нежным дрожащим голосом. – Меня последние два дня бели мучили и поясницу ломило.
– Ничего, – успокаивал ее Симэнь, – завтра тебя доктор Жэнь осмотрит, примешь лекарство и пройдет.
Однако, оставим Симэня и Юйлоу с их усладами, а перейдем к У Юэнян.
Юэнян вела беседу со старшей невесткой У и монахинями. Ей рассказали про ругань, с которой Чуньмэй обрушилась на Шэнь Вторую, про то, как плачущей певице даже паланкина не наняли и как госпожа У, не выдержав, наказала Хуатуну проводить ее в дом Хань Даого.
– Но до чего ж груба была Чуньмэй! – воскликнула невестка У. – Когда я попробовала ее урезонить, она еще больше разошлась. И чем ей могла досадить певица? Мне в голову не приходило, что она может себе позволить такую разнузданную брань. Выпила, должно быть, лишнего.
– Да, до этого они впятером у себя пировали, – подтвердила Сяоюй.
– Вот до чего доводит безрассудное попустительство! – не выдержала Юэнян. – Совсем девка от рук отбилась. Скоро на шею сядет. А скажи слово, не понравится. Так она на всех будет бросаться, всех без разбора из дома выгонять начнет. А что мы можем сделать, когда негодница потачку дает? Певица по домам ходит. Возьмет да расскажет. Приятно будет? В доме Симэнь Цина, скажут, хозяйка такие скандалы допускает, что не разберешь, кто у них хозяин, кто слуга. Ведь не служанку обвинят – порядков, мол не знает, а хозяйку. Куда это годится!?
– Не расстраивайся! – уговаривала ее невестка У. – Что поделаешь, если ей зятюшка потакает?
Они удалились в спальню.
На другой день Симэнь с утра отбыл в управу. Цзиньлянь из себя выходила, потому что по вине Юэнян опять упустила день жэнь-цзы. С утра она послала Лайаня за паланкином и отправила свою матушку домой.
Юэнян встала рано. К ней подошли монахини и стали раскланиваться. Хозяйка вручила каждой из них по коробке сладостей к чаю и по пяти цяней серебра, а наставнице Сюэ напомнила о службе, которую та должна будет совершить в первой луне. Сюэ получила лян серебра на благовония, свечи и жертвенные изображения. Для принесения жертв Будде Юэнян обещала ей прислать к концу года ароматного масла, лапши, риса и постные угощения.
Хозяйка угостила монахинь чаем. Помимо старшей невестки У за столом сидели Ли Цзяоэр, Мэн Юйлоу и падчерица.
– Ну как, помогли пилюли? – спросила Юэнян.
– Утром горечью рвало, сейчас полегче стало, – отвечала Юйлоу.
– Сяоюй! – крикнула Юэнян. – Ступай позови бабушку Пань и матушку Пятую.
И Юйсяо направилась прямо в спальню Цзиньлянь.
– А где же бабушка? – спросила она. – Вас с бабушкой к чаю приглашают.
– Я ее утром домой отправила, – пояснила Цзиньлянь.