Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (???)

Автор неизвестен

Тем временем за Ли Гуйцзе прибыли половые, а за У Иньэр – слуга Ламэй[3], чтобы забрать певиц домой. Для этого они и наняли паланкины. Узнав о прибытии паланкина, Ли Гуйцзе бросилась на улицу и долго о чем-то шепталась с половыми, а вернувшись к Юэнян, стала собираться.

– Мы ж к старшей невестке У скоро поедем, – говорила ей Юэнян, не желая отпускать певицу. – И вас с собой берем. А оттуда, чтобы ноги размять, пешком пойдем. Так до дому и доберешься.

– Поймите, матушка, – объясняла Гуйцзе, – нельзя дом один оставлять. Сестрица ведь тоже в гостях. А тут

тетя Ван, оказывается, приглашение мне прислала. Всех певиц на дружеский пир собирает. Мамаша ждет не дождется, когда я вернусь. Вчера еще целый день ждала. Раз половых прислала, значит срочно нужно. Я бы с удовольствием хоть несколько дней у вас пожила, матушка, если б не такое дело.

Юэнян поняла, что уговоры не помогут, и велела Юйсяо принести ее коробки, куда положила пирожков – в одну коробку и хрупкого сахарного печенья – в другую. Коробки передали половым. Гуйцзе получила в награду лян серебром и, простившись с Юэнян и остальными хозяйками, отправилась в сопровождении своей тетки Ли Цзяоэр в передние покои, где Хуатун собрал ей вещи, и зашла к Дайаню, чтобы через него вызвать Симэня. Дайань отдернул потихоньку дверную занавеску и проник в кабинет.

– Гуйцзе домой уходит, – сказал он Симэню. – Просит вас, батюшка.

– Ты еще здесь, потаскушка Гуйцзе? – крикнул Боцзюэ.

– Она уходит, – сказал Симэнь и вышел из кабинета.

Он увидел на Гуйцзе сиреневую кофту из шаньсийского шелка с вышитыми рукавами и отделанную разноцветным шелком широкую белую с отливом юбку. На ней был белый в зеленоватую крапинку платок. Когда она поспешила навстречу Симэню, ее расшитый пояс красиво развевался, а сама она напоминала усыпанную цветами ветку.

– Прошу покорнейше меня простить за беспокойство, причиненное вам с матушкой, – сказала она, отвесив четыре земных поклона.

– Оставайся до завтра, – проговорил Симэнь.

– Дома никого не осталось, – объяснила Гуйцзе. – За мной половых прислали. Батюшка! У меня к вам просьба. Я говорю о Сяхуа, служанке моей тетки. Оставьте ее. Ее вчера тетя наказала как следует. Ведь она еще совсем девочка. Не ведает, что творит. Я тоже сделала ей внушение. Она исправится и такого себе больше не позволит. Не прогоняйте ее, батюшка, а то в праздник тетя лишится прислужницы, и это ее сильно огорчит. Кашу, говорят, лучше обломком черпака мешать, нежели прямо рукой. Оставьте у нее служанку, батюшка, прошу вас.

– Ладно, оставлю рабское отродье, раз уж ты так упрашиваешь, – проговорил Симэнь и кликнул Дайаня. – Ступай скажи матушке Старшей, чтобы не звала сваху.

Дайань обернулся к Хуатуну, державшему вещи Гуйцзе, и взял у него узел.

– Ступай скажи! – наказал ему Дайань.

Хуатун бросился в передние покои.

После разговора с Симэнем Гуйцзе подошла под окно и крикнула:

– Эй, Попрошайка Ин! Матушка твоя домой идет, с тобой не прощается.

– Не пускать проклятую потаскуху! – заорал Боцзюэ. – Ведите ко мне. Пусть сперва мне споет.

– Жди, когда у матушки время найдется, тогда тебе и споет, – отвечала Гуйцзе.

– Давай, давай, вольничай! – говорил Боцзюэ. – Что, нашептали друг другу приятных слов, а от меня скрываете? Ишь ты, как тебя избаловали! Средь бела дня отпускают!

До ночи-то, небось, не одного хахаля ублажить успеешь, потаскуха проклятая.

– У, Попрошайка, пакостник несчастный!

Гуйцзе рассмеялась и отошла от окна. Дайань проводил ее до паланкина.

Пока Симэнь ходил переодеваться, между друзьями шел разговор.

– Эта потаскушка Гуйцзе – настоящий разбойник, убежавший из-под стражи, – говорил Боцзюэ. – Чем больше бесчинствует, тем ему больше сочувствия. Самые праздники, а она, видишь ли, в чужом доме отсиживается. Хозяйка зовет, а она даже не знает, кто ее там поджидает.

– Думаешь, кто? А ну, догадайся! – сказал Се Сида и, наклонившись к Боцзюэ, что-то прошептал.

– Тише, тише! – предупредил Боцзюэ. – А брат наш и ведать не ведает.

Послышались шаги, и оба сразу умолкли. Вошел Симэнь, заключил в объятия У Иньэр, и они принялись угощать друг дружку вином.

– Вот кто моя дочка! – восклицал Боцзюэ. – И нежна, и ласкова. В сто раз лучше потаскушки Ли. С ней и кобель-то не свяжется.

– Зачем же вы, батюшка, так ее ругаете? – Иньэр улыбнулась. – На это вы мастак. Что толку в сравнениях? Каждому свое. Всюду встретишь и умного, и глупого. Она ж с вами пошутила!

– Он, сукин сын, только и знает чепуху болтать! – заметил Симэнь.

– А ты нам не мешай, – говорил Боцзюэ. – Вот возьму себе дочку, и заживем с ней в ладу и согласии. А пока, дочка, возьми-ка лютню и спой мне.

У Иньэр не спеша перебирала струны нефритовыми пальчиками, потом положила инструмент на колени и тихо запела на мотив «На иве золото колышется»:

Любимому я больше не близка,Вседневная гнетет меня тоска.Не ем, не пью, и тело стало хилым.Нет, не по силам мне расстаться с милым.Мне холодно, и сердце бьется еле,Где пропадаешь ты на самом деле?Не убивай меня, не исчезайИль не встречай меня и не терзай.

Ин Боцзюэ осушил чарку, и У Иньэр, наполнив кубок Се Сида, запела:

Куда мне от тоски уйти, куда?Когда душа передохнет, когда?О милом я страдаю постоянно,Следят за мною сестры неустанно.Отец косится… Ты не хочешь верить:Не золотом хочу я чувства мерить…Люблю тебя, ты мне навек родной,Нам быть бы нужно мужем и женой.И жили бы мы в мире и согласьи,И умерли бы вместе в одночасье.

Не будем больше говорить, как они пили в компании У Иньэр, а расскажем о Хуатуне.

Когда он пришел в дальние покои, Юэнян сидела в спальне с Юйлоу, Пинъэр, дочерью Симэня, Сюээ и старшей монахиней-наставницей. Завидев слугу, Юэнян хотела было послать его за старой Фэн, чтобы договориться о продаже Сяхуа.