Цвингер
Шрифт:
Виктор, хоть и ухайдоканный, изумляется, видя улов Бэра: дневники кардинала Жака Мартена «Мои шесть пап» начиная с тридцать восьмого года.
— Так это же опубликовано сто раз?
— Зиман, это полный текст без купюр! Это с самого начала понтификата Пия XII. Жак Мартен описывает, как часть курии, наблюдая из Рима за преступлениями нацизма, возмущалась молчанием папы. Жак Мартен был ответственным за французскую секцию Госсекретариата. Все записывал откровенно. Развернутый текст.
— Большая
— Гигантская разница. Перед публикацией Жак Мартен лично сам вычистил все критические пассажи. А тут — раз! — первоначальный дневник в полной красоте. Мартен выглядит по-новому. Официально он всегда работал на беатификацию папы. Выходит, что даже врал тем, кто допрашивал его как очевидца. Скрывал, что папа занимал германофильскую позицию. А тут у нас дневнички-то в первоначальном виде. Это и интересно… И об этом я приготовил доклад. Как вы понимаете, Зиман, самое интересное — выпущенные пассажи. Откровенность, когда он был наедине с собой…
— От Ватикана ждали, что Ватикан заголосит на следующий день после вторжения в Польшу! А Ватикан не принял ничью сторону — ни агрессоров, ни жертв.
— Ватиканские «Оссерваторе романо», «Ла Круа» и ватиканское радио — единственные в Европе, кто мог бы восстать против гитлеровских зверств или хоть робко заикнуться. Ничего не сделали. Вот Ватикан и получил от всех гарантии неуязвимости. Ни одного боевого налета, ни одной бомбы. Рим был пощажен. Полагаю, что все это было на переговорах обусловлено.
— Вот найти протокол.
— Нет ничего, кроме досье Тиссерана о том, как церковь выгораживала от бомбежек Рим. Папа ни разу не высказался по поводу поражения гражданских целей в Германии! Ни слова не сказал о Дрездене. Ни слова даже о Хиросиме и Нагасаки.
— Хотя они все знали… Разведка у попов работает — дай бог Моссаду. Взял недавно «Акты и документы Святого Престола». Цитату ищу. Гляжу — рабочая записка секретариата Ватикана от мая сорок третьего. Приводится цифра уничтоженных евреев: четыре с половиной миллиона.
— В сорок третьем!
— Да, в сорок третьем. Это значит, что они уже знали. Пишут, уничтожено четыре с половиной миллиона. Газовые камеры упомянуты. Названа Треблинка. Описаны вагоны для скота, герметически закрытые. Пол… негашеной известью залитый пол. Это официально в открытой печати опубликовано. «Акты и документы», том восьмой.
— То есть опровергается утверждение, будто папа не знал о холокосте.
— Опровергается и утверждение, будто они о холокосте не знали, когда после войны в монастырях укрывали убийц.
— В общем, только боюсь, мой друг, как бы документы эти, открыв, сразу не закрыли бы. Живем как на вулкане. Недавно Амалия Ибаррури закрыла архив.
— Ну, она дочь. А у кардиналов
— Зачем им вдовушки, у них есть тайные архивы. Восемьдесят пять километров архивных полок в Апостольском дворце и под дворцом в подземном бункере. Архив закрыт с семнадцатого века, документы там начиная с восьмого. Подвал находится прямо под широким двором, где памятник сосновой шишке.
— Тайны соснового двора.
— Что?
— Ничего, это я от усталости.
— Отдыхать надо больше. Документы Ватикана закрыты все. За редкими исключениями. Поскольку они меряют историю по понтификатам, на данный момент пока засекречено все, что начинается с Пия XII. С марта тридцать девятого — нельзя узнать ничего.
— Не совсем. Архив Второго Ватиканского собора в свободном доступе.
— Этот архив был всегда открыт. И еще папа Войтыла один фонд рассекретил. Фонд по военнопленным, 1939–1947 годы.
— Только по военнопленным? Не по военным преступникам?
— Нет, не по преступникам!
«Ироха» себя исчерпала. Японки из подвала, приседая, вытеснили Бэра и Вику в один из нижних салонов отеля.
— Что же, идти вам некуда. Прекрасно, и я с вами останусь. Тем более что, к вашему сведению, начался Суккот. Положено уходить из дому, спать в шалаше.
— Мы с вами в пустыне Аравийской.
— И блуждать нам, знаете, по миру сорок лет… Чем я по мере своих сил, Зиман, и занимаюсь.
Три часа ночи. В полутьме холлов, мимо бархатных диванов, в зеркалах проплывают лощеные силуэты в позолоченные сортиры по охрусталенной лестнице. Попав в просторный предбанник, там можно сразу опуститься на козетку и насыпать на банкнот беленькую дорожку, даже не обязательно укрываясь внутри кабин.
— Без горячительных, без кокса, без амфетамина долго ль протрубишь тут? — услышал Виктор хохот в ответ на свое лицо.
Да уж. Выживают в натуральном виде разве что один Бэр, на природной заядлости, и Виктор — на гипертрофированном чувстве долга.
— Но выживаю не авантажно, — сам себе прохрипел Виктор, доматывая сморкательный рулон и разглядывая в зеркале красный нос.
По этой причине (не носа то есть Викторова, а что вокруг сплошные зомби, начиненные порошками и таблетками), как и по многим другим, Бэр чувствительно рассержен тем, что видит вокруг.
— Во «Франкфуртер Хофе» перемены. Душа поднывает о былом.
— Потому что ночь.
— А и ночью все выглядело иначе. Великие итальянцы вымерли. Леонардо и Арнольдо Мондадори, Валентино Бомпиани, Джулио Эйнауди, Марио Спаньоль, Ливио Гарзанти, Эрик Линдер — где? Все сюда наезжали. А потом настал мор, мор и есть.